Орыська (конечно, как она и рассчитывала) сразу же оказалась в центре внимания. Ее серебряному платью и впрямь суждено было сыграть большую роль.
Дарка посмотрела на молодых. Они сидели на почетном, устланном коврами месте, как два случайных попутчика на одной вагонной скамье.
Ляля Данилюк тоже не по любви выходила замуж за своего Альфреда, но та хоть за свадебным столом сыграла роль влюбленной в новоиспеченного мужа, чем хоть немного замаскировала свой позор. (Дарка убеждена, что выходить замуж без любви — это позор, да еще какой!)
Молодая пани Костик не овладела этим искусством, и еще неизвестно, захотела ли бы им воспользоваться, даже знай она его секреты. Все ее внимание привлекали свашки, которые разносили кушанья по столам: подают ли они в том порядке, как было намечено, начинают ли с тех столов, с которых им было велено?
Молодой тоже, словно гусак, вытягивал и без того длинную шею, чтоб еще раз убедиться, не обходят ли свашки лучшими блюдами мужицкие столы.
Верно предсказывала мама Дарки, крестьяне действительно сели все вместе.
— А где Уляныч? — спросила Дарка Орыську, чтобы знать, держать ли для него свободное место.
— Где? — Орыська даже раскраснелась от злости. — Оглянись и увидишь, где мой зять. Уселся среди мужичья…
— Так, может быть, молодой попросил его об этом?
— Попросил? Его об этом просить? Не будь смешной…
Места было мало, людей много, скамьи стояли вплотную к столам, так что поистине было мукой вставать при каждом тосте, а сидя поздравлять молодых в этой среде, как видно, не принято.
— Я ехал сюда и все время думал, застану ли тебя здесь…
— Еще немного — и меня не было бы на свадьбе…
— Э, нет! Я должен был тебя видеть. Знаешь, что бы я сделал, если б не застал тебя здесь?
— Что?
— Я бы сразу после свадьбы пошел к твоим и с порога набросился бы: «Куда вы подевали мою Дарку?»
— Ты правда так бы поступил? И так спросил бы? — Девушка хочет еще раз услышать от него «мою Дарку» и искренне сожалеет, что этого не может услышать мама. — Как бы ты им сказал? Как?
Данко не подозревает коварства. Он доволен, что Дарке понравилась его шутка, и повторяет фразу целиком.
Даркина рука под скатертью с благодарностью ложится в его ладонь…
— Ты знаешь, я вижу двух тебя.
— Дан, ты…
— А Ты выслушай до конца. Тебя всегда две. Одна — та, которая всегда со мной, а вторая — та, что далёко от меня. Ты не рассердишься, если я скажу, что лучше отношусь к той, далекой? Той, что со мной, я зачастую сознательно Причиняю боль. Знаешь, иногда в человека вселяется черт… А той, второй, далекой, я никогда бы не причинил неприятностей. Но ведь и она ко мне относится лучше, чем ты. Ты не обиделась?
— Нет.
«Я не вправе обижаться, потому что и со мной порою происходит то же. А может, это расщепление психики вообще свойственно влюбленным?
Мне грустно. Тот, далекий Данко не прищурился бы так иронически, как сделал этот».
Только взялись за вилки (кулинарные запахи, которые еще за три дня до свадьбы долетали из Суховерхова до самой Веренчанки, полностью себя оправдали!), как у входной двери послышался шум. Какая-то пара нестарых, одетых по-городскому черноволосых людей, на радость присутствующим, шумно пробиралась к молодоженам, держа под мышками, как уже успели проинформировать Дарку соседи, двух гусынь.
Со всех сторон послышались восклицания:
— Расступись, процессия идет!
— Эй, Траян, куда прешься со скотиной, не видишь, что люди сидят?
— Заберите у человека гусей, а то еще вылетят и наделают баджокури [83].
Волна веселья возросла, когда молодые, приняв из рук гостей подарок, подняли птиц, чтоб показать их всем, а гуси поняли это как сигнал к свободе и загоготали.
Избавившись от хлопотливого груза, Лупул с женой стали пробираться к единственному свободному месту, которое Дарка держала для Уляныча.
— Может, побыстрее позвать сюда учителя? — предложил кто-то, чтоб таким образом не допустить сигурантщика в компанию.
Куда там! Попович в соседней комнате еще с тремя учителями (правда, дверь в зал была распахнута) резались в карты так, что дым шел! Дарка знала: нет такой силы, которая способна оторвать отца от карт, особенно если поблизости нет мамы. Оставалось одно — принять сигурантщика в свою компанию.
По всему было видно, что Лупул в достаточно близких отношениях с местными жителями, и это, должно быть, удивило не одну только Дарку.
Сидя визави, Дарка могла спокойно поближе присмотреться к сотруднику сигуранцы. Это был типичный уроженец юга своей страны: невысокий, плотный, с оливковой кожей и ранней склонностью к ожирению. У его жены при необычайно (быть может, даже слишком) правильных чертах лица были смуглые щеки и полная, в жировых складках шея. Не зная как следует украинского языка, она придумала себе способ общения и на все, с чем к ней обращались, отвечала смехом. Смеялась она искренне, по-детски широко раскрывая рот.
Лупул всем по очереди сунул свою здоровенную руку, представил жену, обняв ее на глазах у всех, и высказал надежду, что всем будет весело…
Несколько освоившись с компанией, Лупул налил (начиная с себя и своей жены) всем соседям, до которых мог дотянуться (остальным он предложил сделать это самим), и попросил слово для тоста.
В зале притихли, правда, не сразу. Те, кто не знал о существовании Траяна Лупула, расспрашивали соседей, кто он, а узнав, с кем приходится иметь дело, тут же замолкали и с любопытством ждали, что он скажет.
Лупул широко, ладонью, вытер рот (прав был Елинский, говоря, что он пентюх), хихикнул для храбрости и на ломаном, на четверть украинском языке пожелал молодой паре, чтоб у них все сладилось и чтоб через год все собрались снова в этом доме на крестины.
— Бери, Петрика, пример с меня. Я так пристрастился к этой работе, что уже через три месяца после свадьбы вынужден был праздновать крестины.
— Ах ты гоцуле[84], ах ты голане, ах ты проходимец! — Жена била его кулаками по плечам, а он нарочно, на потеху публике, охал и корчился от боли.
И муж, и жена, и гости посмеялись вдоволь.
Выступление Лупула по ассоциации напомнило Дарке, как у Ляли на свадьбе безобразничал пьяный представитель сигуранцы, а перепуганные гости жались по углам.
Что ни говорите, а Елинским (ну, и Костику тоже!) повезло с гостем из сигуранцы.
Невозможно определить, кто первый подал голос. Во всяком случае, песня раздалась не там, где сидел еще молодой, но уже достаточно известный в музыкальных кругах дирижер Богдан Данилюк. Не там хотя бы потому, что напротив дирижера сидел неофициальный представитель сигуранцы.
Не исключено, а, пожалуй, более всего правдоподобно, что запел сам жених, а за ним уже потянулись остальные. Но не прошло и нескольких минут, как Данко вскочил на табурет, чтоб ему удобнее было управлять хором.
Даже папа, тот папа, который в Веренчанке так разумно объяснял маме, что если он и не будет петь и танцевать, все равно его первого обвинят в том, что он подстрекал бунтарскими песнями к антигосударственным действиям, — даже папа, не выпуская карт из рук, тянул громко и фальшиво:
