Сэмюэль рассмеялся. Смех вышел глухой, невеселый, но все-таки смех, а Бернис Мозес никогда не была посмешищем.
– Не вздумай надо мной потешаться, Сэм Лейк, – пригрозила она.
– Прости, – сказал Сэмюэль. – Прости за смех. Это уже не смешно, а жалко.
Жалко! Сэм назвал ее жалкой! Бернис сверкнула глазами. В этот миг она его ненавидела всей душой.
– Да, жалко, – продолжал Сэмюэль. – Ты ухитряешься испортить любое хорошее дело. Ты и хорошее дело несовместимы. Все, к чему ты ни прикоснешься, обращается в яд.
– Яд? – эхом отозвалась Бернис. – А что, это мысль.
И пошла прочь.
В ту ночь Сэмюэлю не спалось, он все думал про последние слова Бернис. Неужто вздумает прибегнуть к яду? И себя она отравит или кого-то еще? Впрочем, неважно, все это пустые разговоры. Бернис хитра и лжива, но никогда не станет рисковать комфортом и безопасностью, и уж тем более свободой. Сэмюэль проводил взглядом умчавшуюся машину и решил, что Бернис уехала домой. Наверняка явится завтра вечером на службу и станет уверять, будто он ее неправильно понял.
Разбудить Тоя и обо всем рассказать? Но чего он добьется? Лишь прибавит Тою огорчений, а Бернис все повернет так, будто Сэмюэль с ней заигрывал.
Пожалуй, стоит просто смолчать. Иногда лучше держать людей в счастливом неведении. Сэмюэль и не подумал, что его рассуждения отдают «мозесовской честностью» в худшем виде. Он засыпал с одной лишь мыслью: скорей бы утро, скорей бы вернулась Уиллади.
Глава 35
На рассвете, когда Уиллади с трудом дотащилась до спальни, Сэмюэль кинулся к ней, уцепился за нее, словно утопающий за спасательный круг. Осыпал поцелуями ее волосы, пропахшие куревом, глаза, красные от усталости, губы, шею, плечи и прочие родные местечки, в последнее время заброшенные.
Уиллади пыталась высвободиться. Сэмюэль не выпускал.
– Я тебя люблю, – говорил он. – Уиллади, я без тебя как птица без крыльев.
– Я пропахла баром, – твердила она.
– Ну и пусть, пусть, пусть.
– Да что с тобой, Сэмюэль?
Сэмюэль смеялся. Громко, раскатисто, так что за стеной слышно. А если слышно, ну и пусть, пусть, пусть.
– Мне вчера было видение, – сказал он. – Господь явил мне видение. Мне стало ясно как день, во что превратилась бы моя жизнь без тебя.
Бернис не знала куда себя деть. Металась из угла в угол, словно тигрица в клетке, и выла. До этого дня она рисовала в мечтах свое будущее с Сэмюэлем, а теперь, когда мечты пошли прахом, сделалась равнодушна ко всему на свете.
Умирать на самом деле не хочется, но и жить тоже, вдобавок она загнала себя в угол – обмолвилась про яд. Самоубийство, или попытка, или, на худой конец, инсценировка самоубийства – единственный способ спастись от позора и проучить Сэмюэля. Он, понятное дело, станет казнить себя, а как только разнесется слух, его станут винить и люди. Его доброе имя будет запятнано, если не растоптано.
Что до ее доброго имени, то не все ли равно? Не секрет, что думают о ней люди с тех пор, как погиб Йем Фергюсон. Сейчас ее зауважали лишь за религиозный пыл, но к чему продолжать этот спектакль? Она всего лишь играла в надежде заполучить Сэмюэля, но будь она проклята, если станет и дальше строить из себя святошу. Если бы Сэмюэль и вправду пекся о ее бессмертной душе, то помог бы ей не сбиться со стези добродетели.
И потом, она не останется в округе Колумбия. И даже в Арканзасе. Чего ради? Есть на свете места и получше, и она вот-вот пустится на их поиски.
Но всему свое время.
Сэмюэль наверняка терзается, гадает, что кроется за ее словами и не сотворит ли она с собой что- нибудь. Скорее всего, после прошлой ночи он постесняется ее проведать сам, но наверняка кого-нибудь пришлет.
К вечеру Бернис собрала все, что в доме нашлось ядовитого, и выставила рядком на кухонном столе. Отбеливатель, нашатырь, очиститель труб, политура, лак для полов, крысиный яд, пузырек успокоительных пилюль, что прописал доктор, и большая бутыль патентованной микстуры, что дала Калла, когда Бернис имела глупость пожаловаться на болезненные месячные.
Выбрать средство не составило труда. Умирать Бернис не собиралась, как и мучиться в ожидании своих спасителей, поэтому с ходу отмела всю бытовую химию. Но все-таки оставила на столе – так убедительней. Тот, кто зайдет ее проведать, до конца дней будет вспоминать: как хорошо, что она не выпила отбеливатель или крысиный яд, иначе ее бы уже не спасли. Шутки ради Бернис открыла баночку с крысиным ядом и положила набок, часть просыпалась на стол.
Она решила ограничиться парой успокоительных пилюль, да и те выпить, лишь когда спаситель будет уже у дверей. Ни к чему искушать судьбу. И хоть Бернис почти не пила (слишком быстро пьянела), она, чтобы расслабиться, вылакала пятую часть Тоевых запасов спиртного, что хранились в гостевой спальне со времен его бутлегерства. Затем приняла горячую ванну и опорожнила еще полбутылки.
Вечером, когда Бернис не приехала на службу, Сэмюэль не знал, радоваться или тревожиться. Ударили заморозки, и прихожан пришло мало, но те немногие, кто явились закутанные, подходили к Сэмюэлю, пока тот настраивал инструменты, и спрашивали, где Бернис, почему задерживается. Сэмюэль только и мог сказать, что не видел ее весь день – как бы не слегла с простудой или гриппом. Вот вам и опять честность по-мозесовски.
Надо бы послать кого-нибудь проведать ее, убедиться, что жива и невредима. Наверняка здоровехонька, но если, не дай Бог, что стряслось, он никогда себе не простит.
Тоя не пошлешь – ему и так досталось, не хватало еще дергать его зря. Уиллади на работе, да и не стоит лишний раз сталкивать их с Бернис. Калла не водит машину. Остается полиция и прихожане, но не хотелось бы вовлекать ни тех ни других. Хоть они и прекрасные люди, но все-таки не родня.
Бутси Филипс тоже не родня – но Сэмюэль вдруг вспомнил о нем. Вначале ему показалось, что ничего глупее придумать невозможно, но потом пришли на ум недавние слова Уиллади. С тех пор как с Тоем случилось несчастье, сказала Уиллади, Бутси не узнать: перестал напиваться в стельку, частенько говорит дельные вещи и вызвался взять ее под свою защиту, если нужно. Все-таки пивной бар.
Сэмюэль высмотрел в толпе Нобла и поманил к себе. Нобл вскочил на помост к отцу, радуясь случаю помочь. Тот обнял сына за плечи, склонился к самому уху.
– Сбегай через дорогу, выуди из бара Бутси Филипса и приведи сюда. – Сэмюэль шептал еле слышно.
Нобл, ничего не понимая, вытаращился на отца.
– Бутси? Зачем тебе этот… – Но строгий отцовский взгляд напомнил ему, кто здесь ребенок, а кто взрослый. – А если его там нет?
– Бар работает, Нобл. Где ж ему еще быть?
– Это же против закона, если я туда…
– Тебе и не надо заходить. Пройди через дом, загляни в дверь и попроси маму передать Бутси, что он мне нужен.
Сэмюэль старался держать себя в руках, но чем больше артачился Нобл, тем труднее давалось ему спокойствие. Да и прихожане понемногу теряли терпение. Еще минута-другая, и надо либо браться за инструмент, либо всех распускать по домам.
– Просто иди, и все. Да поживей.
Нобл припустил к дому. Сэмюэль со вздохом перекинул через плечо ремень от гитары, подошел к микрофону. Прихожане расселись по местам в нетерпеливом ожидании. Сэмюэль перебирал струны, вспоминая песню за песней, раздумывая, на какой остановиться. У них с Бернис всегда был расписан репертуар, но почти все гимны требовали второго голоса. Через миг его высокий голос зазвенел в ночи.
– «Я слаб, а Ты, Господь, силен…» – Сэмюэль будто твердил заклинание. Все – мужчины, женщины,
