из ладьи двое благость испивают, и мед заговоренный, а не настой от хворобы, — строгим тоном отрезала мать, но сердце екнуло: пустое говоришь Гея, разница-то что испивать? Что мед, что настойку полыни одну на двоих суженным делить и каким за свадебным столом питье покажется такой и жизнь совместная окажется.
Да только зря эти думки в голову пришли — Дуса зелье для хворых пробовать не станет — то не простое питье, ведает. А значит, и кручиниться рано.
— А ну-ка стол накрой, господарей потчивать пора, — приказала дочери и двинулась в горницу. Встала у входа и, обведя взглядом каждого присутствующего, молвила:
— У меня другое предложение есть. Ежели мы нарушим мир с природой, обречем себя на вымирание. Она не простит нас, но хуже того и мы не простим себя.
— Выхода нет, Великая Мать.
— Выход всегда есть.
Ран внимательно посмотрел на жену и, сообразив, что та задумала, упрямо качнул головой:
— Думать забудь.
— Почему? Это спасение роду.
— Наверняка переход поврежден.
— Возможно, даже скорее всего, но нет ничего что нельзя было бы исправить.
— Мы не побежим…
— Нет. Кто-то останется здесь и будет ждать сыновей и дочерей, встречать люд из других родов. Стоять на страже Закона в этом мире. Но часть… часть уйдет и сможет помогать оставшимся. Сейчас мы отрезаны друг от друга, стоим перед угрозой раскола и вымирания. Этого не должно случиться Ран. Ты Кнеж рода Ра, а я Мать. Я не могу делить детей на своих и чужих, на тех, что рядом со мной и что в пути, вдали от меня. И я знаю, как спасти и тех и других. Пошли к Ма-Ре за советом, уверена, она встанет на мою сторону. Думайте мужи, крепко думайте да не времените. А бить зверя за мех начнете — мор будет. Зверь лесной тоже потери понес и ему тяжко крепче нашего, но он нас не предал, лес от нас не отвернулся, не гоже и нам заветы предков нарушать, вековую дружбу терять. Нет у нас на то прав и повод невелик. Ни на одного человека не напал волк, ни одного не помял бер, а дары леса и кормят нас и лечат в эту годину, как прежде. Все в беде — к чему ее множить и розниться? К чему то приведет? Думайте мужи.
Задумались и женщины и мужчины, переглянулись. Ран тихо молвил:
— Тут крепко сообразить надо. Поглядим. Пару дней терпит.
Ой, матушка, что ж ты задумала, — и восхитилась и встревожилась Дуса. Замерла на ступенях идущих вверх, задумчиво в темно-медовое варево уставилась.
‘До перехода пяток дён пути. В такую погоду и вдвое боле. Кто смельчак, что в заповедное место пойдет? Волох? Матушка? Нельзя им. Одному остаться надобно, но и одному идти не можно — мало ли что в пути случится. Нет, руну заговорную кинуть да заговорить — можно, но супротив буянной погоды ни одно заклятье не сдюжит. То не вчерашние времена, когда и с ветром и с дождем договориться можно было. Сейчас они не в себе — растревожили их, саму Мать Землю забидели, весь Асгарт лихорадит аки недужного. Знать на риск пойдут посыльные смельчаки к переходу’.
Дева зелья хлебнула, поморщилась — горьковато однако. Ан нет, сладко. Фу, ты, о чем она?
‘Если врата разрушены восстанавливать придется и то одному Волоху не по силе. Тут двоих разнополых ведунов надобно, да мужей крепких в подмогу. А матушку тятя не пустит да и нельзя ей — кто знахарить хворых будет, кто крепище прикроет еже ли что, кто за нарядом проследит да вести встретит, своим новости разошлет? Мне надо идти’, — решила, и сердце от страха сжалось. Однако хоть и боязно, а все ж и радостно. На благо рода послужить — не то ли счастье? Вот и сгодится Дуса, матушку не опорочит, род не подведет, все что ведает, чему научена, применит.
И поднялась в светлицу гордая и взволнованная. И идти страшно и, что не пустят боязно, а того боле, что не справится.
В сумятице мыслей меж двух соколов заметалась, на одного на другого: что матушка-то говорила, кому настой варила? И чуть ладью не выронила, встретившись с голубыми хмарыми очами. Рука господаря перехватила посуду, удержала от падения. Парень на девочку уставился, вздохнул:
— Благо тебе славная дочь славной матери. Мне ли светлое питье принесла?
Дуса бы прочь побежала да не по чести то, вот и замерла, не зная, что говорить, что делать. «Помощница»! — закручинилась, а взгляд то к парню, то в обрат. Пригож сокол, ладен и видно чинен да строг. Она же словно бером учена — неуклюжа да дика. Стыд-то! И просипела опоздало:
— Вам господарь. Матушкой варено на поправу, на здравие.
— Ишь ты, — усмехнулся. Приподнялся морщась, испил. Отер губы, на девочку опять уставился. — Как же звать тебя величать дева рода Рана?
— Дуса наречена.
— А меня Ван.
— Благое имя, чистое.
Парень улыбнулся, прищурился:
— «Чистое»… Годов-то сколь тебе, славница?
— Тринадцать сравнялось.
— Малица еще.
— Так и ты Ван, руссов сын, не стар. К чему года мои помянул, посчитал? Не пира ли свадебного захотел?
— А ты против? — засмеялся. Дуса внимательно посмотрела на него и серьезно ответила:
— Подумаю.
— Что так? Аль не вышел чем?
Видно было не по нраву парню разумность девочки, иного он от нее ожидал, забавил деву да сам забавился, а та гляди, всерьез приняла да еще и осадила. По неволе Ван задумался, внимательней на Дусу посмотрел: хороша будет. Пару годов и женихи порог терема кнежу обобьют, сваты, что дождь по осени частить станут. И отчего по сердцу оттого словно резом царапнули?
Девочка заприметила хмурую складку на лбу господаря, смущение в лике и погладила парня по руке:
— Не кручинься, ты смеялся, вот и я посмеялась. Не в обиде оба.
— А если не смеялся? — спросил тихо то, что и не думал минуту назад. Что его за язык потянуло?
— Знать через пару годов обсудим, ежели не запамятуешь да другу невесту не сыщешь. Али она тебя, — улыбнулась озорно и светло, и парень в ответ не смог улыбки сдержать — взгляд-то у лебедицы теплый и ласковый, что у матери.
— Свезет кому-то с тобой, — прошептал. — Отчего не мне?
— А поглядим, — засмеялась неуклюжему сватовству. Что говорить — приятно, что за деву невестящуюся приняли. — Сперва на ноги встань, апосля женихайся.
— Не нужен хворый-то?
— Почто чернишь? — тут же потемнели глаза у девочки.
— Не серчай. Что говорю, не ведаю. Твоя правда славница Дуса, недужен я еще.
Девочка успокоено кивнула, ладью из рук забрала.
— Почивай. Спи-посапатко… — дунула ему в лицо. Ван только воспротивиться хотел, как заснул. — Ну, вот и ладно, — улыбнулась девочка, по голове сокола погладила. — А коль и вправду не забудешь, я подумаю.
Потом Хоша оглядела, пульс пощупала, дыхание послушала — ровное, только на полтона и лжет, отставая от нормального ритма. К завтра выровняется и проснется мужчина здравым.
И спокойно вниз пошла: чего ей тут? С хворыми щуры стараются, духи водяные огненные да травные. Разве ж крепче сыщешь знахарей?
В сенки нырнула пока взрослые за столом сидели и ее не видели. Кусочек хлебушка на лавку положила и прошептала:
— Выйдь друже, покажись хозяюшко.
Из тени в углу, недовольно шмыгая носом, появился маленький, с локоть, старичок в колпаке с
