По словам майора, предки современных афганцев всегда жили разбоем, грабили караваны на Великом шелковом пути внаглую. Нападут, как партизаны, из засады, хапнут шелк, ковры или что там купцы возили на продажу, и к себе в горы-норы, отлеживаться. Отметились на этих территориях персы, Александр Македонский, Хубилай, потом Бабур их покорил в шестнадцатом веке. Бабур сначала правил Ферганской долиной, будущим Туркестаном, короче говоря. А потом прошелся по Афгану огнем и мечом. Зачем его туда понесло? Ответ простой: затем, чтобы проследовать в Индию и основать там новое государство — Великих Моголов. В Индии есть, что брать, кого доить. А афганцам тогда сдуру показалось, что они победили Бабура. Другой пример. В тысяча восемьсот семьдесят восьмом году началась Афганская война, которую затеяли англичане. Где Афганистан, и где Британия! Но англичанам не нравились пророссийские настроения тогдашнего афганского правительства. Они выдвинулись с территории Индии, захватили все стратегические перевалы. И афганцы как миленькие подписали с ними мирный договор. Британцы смонтировали свое правительство из марионеток и ушли со спокойной совестью.
— Я подчеркиваю: сами ушли, — уверенно рубанул ладонью воздух Кормухин. — Потому что сделали свое дело, выполнили поставленную задачу. Афган плясал под британскую дудку, что и требовалось доказать. Вот и наши войска, советские, сами вышли из Афганистана. Я так понимаю, это было выгодно правительству Горбачева, он тогда с Западом как раз брататься начал. Мое личное мнение, стратегический вывод войск с территории противника поражением не является. Уйти с достоинством — та же победа. Вот так.
— Так значит, Денис Витальич, — уточнил Лютаев, слушавший его с неподдельным интересом, — вы тоже считаете, что мы в этой войне победили?
— Эх, пацан ты еще совсем! — Растроганный его наивностью Кормухин даже потрепал Лютого по колену. — Если бы я думал иначе, разве стал бы разговаривать с тобой на эту тему. К тому же вспомни о моем братишке. Уверен: он погиб не напрасно. Но хватит об этом. — Майор посмотрел на часы. — Будь сейчас предельно внимательным.
— А что случилось?
— Видишь тачку ярко-красную?
К въездным воротам подкатила шикарная иномарка — кабриолет с поднятым верхом.
— Ну, вижу.
— Не проверяй. Подними шлагбаум и пропусти на стоянку. Запомни эту машину. Баба за рулем — подруга Быкалова.
— А что она тут делает?
— С недавних пор у нее в этом доме квартира. — Майор кивнул в сторону многоэтажного элитного здания, построенного для особо обеспеченных горожан. — Теперь часто будет появляться. Интересно, до тебя дошло, что ты на этой стоянке оказался не случайно? Давай, мухой, открывай!
Олег Лютаев нехотя поднялся со стула и пошел поднимать шлагбаум. Кабриолет, рыкнув спортивным движком, шустро вкатился на охраняемую территорию и занял одно из свободных мест.
Из машины вышла шикарно одетая дама — в элегантной черной шляпе и коротком, распашонкой, плаще из красного латекса. Ее распущенные светлые волосы едва касались плеч, на бледном лице выделялись удивительно знакомые карие глаза. На ногах у прелестницы модные сапоги-ботфорты, на плече — сумочка из крокодиловой кожи.
— Белоснежка… — прошептал Лютый, и почему-то страшно обрадовался. — Белоснежка, это я, Лютаев! — крикнул он, готовый кинуться ей навстречу.
Кормухин по-матросски съехал по перилам лестницы вниз и, схватив Олега за рукав, силой затянул за угол вагончика, на котором стоял стеклянный аквариум дежурки.
Ослепительно красивая женщина, даже не взглянув в их сторону, прошла мимо и направилась к подъезду элитной башни.
— Охренел совсем? — Кормухин был вынужден ткнуть Олега костяшками пальцев в грудь, чтобы тот опомнился. — Ты чего орешь, мудак?
— Это же Белоснежка! — взволнованно воскликнул Лютаев. — Я знаю ее. Я помню ее еще с учебки!
— Идиот! — Кормухин выразительно покрутил указательным пальцем у виска. — Твоя учебка где была, в Средней Азии? Где Средняя Азия и где эта курва, прикинь?
У Лютаева перед глазами возникла картинка: голая, мокрая с головы до ног от своего и чужого пота Белоснежка лежит на плащ-палатках среди обнаженных парней. Их по-мальчишечьи тонкие и одновременно мускулистые руки застыли у нее на груди, животе, бедрах, коленях… Каждому хочется дотронуться до нее, спрятаться от страшного будущего, от неизвестности в теплое, в женское… Кто она для них, приговоренных к войне, предназначенных на убой? Она и мать, и сестра, и любовница в одном — прекрасном и непорочном теле. Святая грешница — пьяная, с распущенными светлыми волосами, разметавшимися по лицу, и сияющими карими глазами…
— Олег, ты что застыл, отомри. — Требовательный голос Кормухина вырвал Лютаева из марева воспоминаний. — И еще запомни. Это я тебе на всякий случай говорю: не пытайся соскочить. Косяк упорешь, я тебя на зоне сгною. Это тебе не муляжом гранаты в ресторане махать…
Буря поднялась несмотря на то, что небо было голубым и совершенно безоблачным. Слепяще-яркое солнце уже вскарабкалось на максимальную высоту и зависло над самым центром Красноярска. Ни ветерка вокруг. Но тем не менее всесметающий шквал обрушился на Пролетарский проспект, рядом с которым располагалась автостоянка Олега.
Сотни три или четыре озверевших рабочих, вооруженных палками и обрезками арматуры, широким революционным шагом направлялись по главному городскому проспекту к зданию мэрии. И не просто шагали, а крушили все, что попадалось им под руку. Били витрины магазинов и кафе, переворачивали машины, опрометчиво оставленные владельцами у тротуара. Редкую цепь милиционеров, попытавшихся остановить их победное шествие, рабочие просто смели со своего пути, как мелкий сор, и двинулись дальше.
«Кто был никем, тот станет всем» пелось в «Интернационале» — гимне строителей коммунизма. Неправильно и неправда! Эти отчаявшиеся люди, размахивающие направо и налево прутьями арматуры, однажды утром проснулись и обнаружили, что словесная мишура осыпалась с нарядной елки демократии, а сам праздник Перестройки закончился тяжелым бодуном. Вместо единого и могучего эксплуататора — государственного собственника — появились тысячи частных, но для простых людей ничего не изменилось. Вернее, кто был никем, тот стал ничем. Кто-то должен был за это ответить!
Лютаев, услышав крики и грохот разрушения, выскочил из дежурки на улицу. А толпа была уже здесь. Страшное зрелище. Мужики прорвали с помощью железных прутьев металлическую сетку ограды и рассредоточились по территории автостоянки.
Дорогие иномарки в их умелых руках в мгновение ока превратились в груду покореженного металла. Яркому и броскому кабриолету Ольги досталось больше других. Легкий, элегантный автомобиль — по сути, дорогая игрушка для богатых — подействовал на толпу, словно красная тряпка на разъяренного быка. Над этой тачкой погромщики поработали с особым рвением, отвели душу, но и другим машинам досталось по первое число.
Олег стоял у своего вагончика и с неподвижным лицом наблюдал за действиями разрушителей машин. А что еще он мог сделать? Подставить свою голову под удар арматурой? Но от этого стало бы хуже только ему. Присоединиться к погромщикам? Да с удовольствием! У него тоже руки чесались, но ведь он на службе, на работе. Это чувство долга, проснувшееся у него в армии, и не позволило ему в первую же минуту встать на сторону погромщиков. Он поднялся на крышу бытовки в свой скворечник, сел за стол и задумался, глядя на беснующуюся внизу толпу.
Меньше всего в жизни ему хотелось быть человеком толпы, группы, коллектива, партии и тому подобных человеческих стай. Олег давно решил, что ни при каких обстоятельствах не станет добровольно присоединяться к кому-либо, а будет сам по себе — везде и всегда.
