Только теперь Олег понял, как она попала в ташкентский поезд, где он увидел ее впервые. Как же жаль, как жаль, что он тогда в узком коридоре вагона прошел мимо и не заговорил с ней! Все могло быть иначе, все сложилось бы по-другому, и она сейчас была бы жива. А у него было бы два сына.
Олег достал из сумки дембельский альбом и вложил туда еще одну фотографию…
Какая же сволочь эта судьба!
Лютаев подвел сына за руку к обитой черным дерматином двери на третьем этаже самой обычной красноярской пятиэтажки и сказал:
— Вот тут, Леха, мы с тобой и проживаем. Запомни, сын, самое главное, что есть в жизни у человека, это семья и дом. Это брат, как крепкий тыл у армии. Без него никакая победа невозможна. Здесь мы с тобой будем держать оборону.
Он поставил на пол свою сумку, снял у сына с плеч солдатский вещмешок, достал из него ключи на кольце от гранаты и открыл дверь. Навсфечу им по коридору бежал испуганный неожиданным нашествием гостей Пахомыч. Олег тут же обругал себя за недостаток сообразительности: надо было предупредить деда письмом, что он решил нагрянуть в Красноярск. А то вон он как задыхается и за сердце схватился: неровен час, удар хватит старика.
— Ты чего, Олега, с неба свалился?
— Ну считай, что так, дед! — рассмеялся Лютый. Я же десантура, или ты забыл? В дом-то пустишь?
— Да проходи-проходи! — затараторил старик и, не дожидаясь рекомендаций, метнулся на кухню к холодильнику — за водкой и закусью.
Олег и Алешка прошли в комнату, сели за стол. Кроме него, четырех простых стульев и старого резного комода в углу больше в помещении мебели не было. Спал дед в туристическом спальном мешке на полу.
Пахомыч в это время гремел на кухне кастрюлями, что-то доставал из настенного шкафа, что-то перекладывал. Наконец, убедившись, что одному ему не управиться, позвал на помощь Олега. Вместе они принесли из кухни маринованные грибочки, квашеную капустку, вареную картошечку, розовое солененькое сальце и неподъемную бутыль самогона. И только теперь Пахомыч сообразил, что Лютаев явился к нему не один.
— Е-мое! — развел он руками. — А это кто ж такой будет? — кивнул он подбородком на Алексея.
— А это, дед, мой сын, — потеплевшим голосом сказал Лютый.
Старик постоял немного, потоптался на месте, похлопал голубыми выцветшими глазами и… сел с Олегом рядом.
— Значит, сын…
— Да сын я, сын! — звонко крикнул мальчуган и убедительно покивал светлой своей головкой: мол, не сомневайся, дедушка, так оно и есть.
Лютый и Пахомыч с улыбкой переглянулись.
— Ну и как тебя зовут, сын? — поинтересовался старик, слегка наклонившись к пацаненку.
— Алексей Олегович зовут! Разве вам непонятно?
— Так я и так тоже седой, да мне ведь по возрасту положено. А ты поторопился, парень… Ага… Значит, седой… И где же тебя так приложило?
— Не могу говорить. Тяжко.
— Ага… Не надо, значит?
— Слушай, Пахомыч, у меня здесь гитара моя где-то была заныкана. Давай, споем?
— А давай! — махнул рукой повеселевший старик, встал со скрипом в суставах и притащил стоявшую за комодом в углу гитару.
Олег подкрутил колки, настроил инструмент и запел хрипловатым, задушевным голосом:
— Погоди, Пахомыч! — спохватился Лютый, отставляя в сторону гитару. — Я же тебе подарок привез!
Он наклонился к сыну и отобрал у него эсэсовский кинжал. Мальчишка захныкал, но Олег достал из той же сумки горсть патронов и высыпал на пол перед мальцом. Тот занялся подсчетом боеприпасов, забыв об опасной игрушке.
— Смотри, дед! Я совершенно случайно оказался на Кавказе в тех местах, где тебе в сорок четвертом воевать пришлось! Вот тебе кинжал оттуда!
— Ешкин кот! — хлопнул себя Пахомыч по лбу, как будто забыл о чем-то важном. — И у меня для тебя подарок хороший есть!
— Да ну! — удивился Лютый: он вдруг прикинул, что это будет первый подарок в его жизни.
Пахомыч, встав со стула, засеменил к старому комоду, открыл его, что-то достал и вернулся, неся на вытянутых руках точно такой же эсэсовский кинжал.
— Держи, Олежек! Это тебе! Я тоже совершенно случайно оказался в тех горах, где тебе воевать довелось.
Они обменялись клинками и, чуть не расплакавшись, обнялись. Потом снова сели за стол и накатили еще по одной…
— Папа! — позвал Олега Алешка. — Па-а-апка!
— Да, что тебе, сынок? — посмотрел в его сторону Лютый.
Пацан сидел на полу и перелистывал старый дембельский альбом, с интересом разглядывая молодые веселые лица на черно-белых фотокарточках.
— Папа, а это кто?
У Лютого опять защемило сердце.
— Это, Алешка, мои друзья. Девятая рота, сынок…
— Девятая рота? — переспросил мальчишка.
— Девятая рота… — тихо прошептал Лютый.
Неожиданно громкий звонок в дверь заставил его вздрогнуть. Он вопросительно взглянул на Пахомыча: мол, сам откроешь или как? Но старик с загадочным выражением лица махнул рукой и похлопал себя по сердцу, изобразив бровями болезненное состояние организма.
Ничего не подозревающий Лютаев пошел к двери, открыл ее… И растерянно отступил назад: на пороге с виноватой, жалкой улыбкой стояла его мать…
Примечания
1
