Отсюда их разве что напалмом можно выкурить.
— Нет, ты понял, да? — толкнул Лютаева лежавший слева Чугун.
Его горячо поддерживает Воробей:
— Вот уроды, охренели совсем, расположились как у себя дома.
— Они так не один час просидеть могут… — предположил Лютаев.
— Что делать будем? — спросил кто-то из ребят. — Ждать?
— Нет, — говорит Лютаев и смотрит из-под ладони на небо: солнце в зените, воды у них совсем мало. — Ждать не будем. Мы их убивать будем.
— Мы их или они нас? — с иронией спрашивает Джоконда, осторожно выглядывая из-за камня.
— Тупой что ли? Нас-то за что? — шутит Лютый. — Выдвигаемся скрытно, подходим как можно ближе к ним, стрелять по моей команде. Берем их в полукольцо и прижимаем к скалам. Я и Руслан к центру, Ряба с Воробушком налево, а остальные направо. Приготовиться! Погнали! — Лютый машет рукой и первым ползет вперед.
Они приближаются к духам сантиметр за сантиметром, прижимаясь к обжигающей, раскаленной как сковородка каменистой почве. Подобраться нужно как можно ближе и взять душманов хотя бы в полукольцо. Нехилая задачка. Еще немного. Только бы не выдать себя раньше времени, только бы не обнаружиться. Еще чуть-чуть…
Лютаев предостерегающе поднимает ладонь вверх. Все, кто полз, остановились, замерли на месте. Через мгновение — последний, решающий бросок. Ребята обложили духов с трех сторон, а те сидят спокойно, жуют себе вяленую дыню, подкрепляются. Знать не знают, что смерть за ними пришла. Лютый начал отчет: три пальца вверх. Два. Один… И первым с диким криком вскакивает во весь рост, поливая духов из автомата короткими очередями.
— Получите, суки! — орет он, срывая голос.
Джоконда лупит прицельно из своей СВД. Чугун, Стас и Ряба бьют из калашей, лежа на земле, встать не решаются. Воробей и Пиночет будто сдурели — стреляют на ходу от бедра, как эсэсовцы.
Духи заметались, громко залопотали что-то по-своему, схватили оружие, кто-то из них успел даже выстрелить пару раз, но время было упущено, да и внезапность нападения сыграла на руку атакующим.
Хрен вам на рыло! Всех за полминуты посекли очередями. Ребята молча, как на похоронах, собрались вокруг лежащих в самых живописных позах трупов. У каждого на груди патронташ для автоматных магазинов. Рядом валяются китайского производства АК, карабины СКС. А один вообще был вооружен буром — длинноствольным афганским охотничьим ружьем.
— Ну, как? Классно мы их урыли, да? — Лютаев бегает вокруг мертвых душманов радостный, как пионер на елке. Он остервенело бьет трупы прикладом, срывает у них с шеи мешочки-амулеты с арабской вязью, пинает вьюки с опиумным маком. — Получили, сволочи? Ура! Нет задач невыполнимых, есть десантные войска!
Перекрученные боем пацаны сидят на камнях неподалеку, тупо смотрят на возбужденного Лютого, словно в упор его не видят. И вдруг один из духов шевелится и приподнимает голову.
— Обана! — Лютаев от неожиданности резко отскакивает назад, спотыкается, падает на спину. — Ты чего? Живой?
Солдаты тоже встрепенулись, ощетинились стволами.
— Аллах акбар! — перхая кровью, шепчет моджахед и тянется к поясу — за ручной гранатой.
— Ложись, счас рванет! — кричит Пиночет, бросаясь на камни.
Все, кроме Лютаева, следуют его примеру. А Лютый уже поднялся на ноги. Он выглядит, как всегда в минуты опасности, — спокойным и уверенным. Медленно подходит к раненому, который уже зажал в ладони гранату: ему остается только выдернуть чеку…
— Не боись, не взорвешься, — говорит он духу с недоброй улыбкой, наступает ему на руку, присаживается рядом, не торопясь достает из ножен штык. И с размаху всаживает ему в сердце по самую рукоять широкое лезвие да еще проворачивает его пару раз. Душман кричит тонко и страшно, словно раненая птица, а не умирающий в муках человек. Его крик возвращается к ним затухающим эхом. Когда Лютый выдергивает штык-нож из раны, его окатывает кровью.
— Вот так! — Он ладонью размазывает по лицу красную юшку, вытирает лезвие о поднятую с земли шапку-панджшерку. — Ну! Чего сопли распустили, салабоны? Марш на блокпост! — кричит притихшим солдатам.
Опять зарядил дождь, уже не ливень, а затяжной, противный и мелкий. Олег закрыл дембельский альбом, бережно положил его в сумку. Потом поднял голову, посмотрел на темное, обложенное облаками небо. Он перебрался под кусты сирени за лавочкой, но они не держали дождя, тем более, что он усиливался с минуты на минуту.
— Зараза! Где бы переночевать? — спросил он сам себя.
Оглядевшись вокруг, он не придумал ничего лучше, как забежать в подъезд ближайшего дома. В подъезде на втором этаже — широкий подоконник, на нем вылизывает свой пушистый мундир цвета хаки бездомный кот. Олег осторожно опустил сумку на пол, взял товарища по несчастью на руки. Тот жалобно мяукнул, видно, с голодухи, и доверчиво потерся мордочкой об Олега. Что, есть хочется? Нечем, брат, тебя порадовать. Сами лапу сосем, седьмой хуй без соли доедаем.
Олег приладил сумку вместо подушки и устроился на подоконнике в неудобной позе, а кот по собственной инициативе улегся у него на животе. На этот раз, может, из-за кота, — говорят, они там что-то такое снимают, он уснул почти мгновенно…
И как же хорошо, как здорово ему было во сне, потому что он увидел маму, молодую, улыбающуюся и счастливую… Она сидела на сочно-зеленом, покрытом разнотравьем лугу, почему-то в черном шелковом платье, а он, совсем маленький, лежал у нее на коленях, чувствуя спиной ее теплые колени. Мамины пышные, густые каштановые волосы трепал легкий ветерок. Она гладила его по головке и ласково приговаривала:
— Олежек! Мой золотенький, любимый сыночек, ясноглазенький мой!
И вдруг резко и больно шлепнула его ладонью по лицу. Он вскрикнул и проснулся…
Олег со скрипом в застывших суставах спрыгнул с подоконника, осмотрелся вокруг. Кота нигде не видно, за окном утро, дождь кончился. Он растер заспанное лицо ладонями, повесил на плечо сумку и вышел из подъезда.
Красноярск только начал просыпаться. На улице шуршали метлами дворники, проезжали редкие в этот ранний час автомобили. Воробьи весело чирикали в молодой, редкой пока еще листве деревьев. Над крышами домов поднималось оранжевое солнце — от ночного дождя остались лишь лужи на асфальте.
После ночевки на подоконнике у Олега слегка ныла спина. Он вернулся на присмотренную вчера лавочку, достал из кармана сигареты, закурил вместо завтрака, громко закашлялся. «Блин, а что дальше делать-то? — спросил он сам себя. — Кому я здесь нужен, в Красноярске? И не в Красноярске тоже…»
И тут же слух резанула автоматная очередь. Что за черт? Эту музыку Олег Лютаев ни с чем спутать не мог: стреляли из автомата АК. По привычке, вынесенной с войны, он на инстинкте свалился со скамейки на землю, потом кувырком ушел на газон, за торчавшую из кустов сирени мачту городского освещения, единственное, пусть и ненадежное, укрытие — лавочка, ясное дело, не в счет.
Шесть утра. Кому не спится в уютном гнездышке на теплой постельке? А с проезжей части продолжали долбить из автомата. Теперь Лютаеву удалось разобраться, что к чему. Он просто не поверил своим глазам. Оказывается, в его родном Красноярске идет война. Тут тоже запросто стреляют!
По улице, петляя, летел черный джип «чероки», а за ним — милицейский УАЗ. Из уазика как раз и стреляли, чтобы заставить джип остановиться. Метрах в двадцати от того места, где залег Лютый, из жилого квартала на всех парах выкатился микроавтобус РАФ, перегораживая джипу дорогу. Завизжали тормоза. «Чероки» повело юзом, занесло на мокром и скользком, словно черный кафель, асфальте. Он развернулся, чуть не задев микроавтобус задним бампером, и встал как вкопанный.
