В семь тридцать жена уходит на работу, и они с Марленой остаются одни. Почти до шести вечера. Бутылочки, кашки, пеленки, прогулки, раздевание, одевание, переодевание — когда слишком холодно, или слишком жарко, или на улице ветер, или ветра нет. А еще супы, пюре, деревянные кубики, детская площадка, книжки и снова пеленки.
В последнее время он выдерживает все это с трудом. Бессменное круглосуточное дежурство, а потом еще претензии жены: оказывается, он «даже не потрудился достать посуду из посудомоечной машины и корзину с пеленками тоже не вынес». Он уже не помнит, когда они в последний раз спокойно разговаривали — не о Марлене и без упреков и обид. Не говоря уже о том, что уже два месяца не спят вместе.
Все изменилось. А ведь начиналось так хорошо! Когда родилась Марлена, они договорились, что через двенадцать месяцев жена вернется на работу, а он возьмет положенный по закону двухмесячный отпуск по уходу за ребенком и даст Марлене то, чего никогда не давал ему отец.
Теперь два месяца отпуска подходят к концу, и он ждет возвращения на работу так, как другие ждут отпуска на Сейшелах. Его все это уже достало. Он непременно должен выйти на работу, вернуться к шефу, которого ненавидит, и составлению документов, которые никто не читает.
Зато у него будет перерыв на ланч, и он возьмет книгу, купит в ларьке у турка бутерброд и спокойно почитает в парке на лавке. Он мечтает вернуться к периоду ПНМ, то есть «перед нашей Марленой».
В жизнь ПРМ, то есть «после рождения Марлены», он совершенно не вписывается.
Еще никогда ему не было так одиноко, как в эти два месяца. Он часами остается наедине с ребенком, не получая взамен ничего, кроме нескольких бессмысленно счастливых младенческих улыбок. Марлена просто есть, и она все время чего-то хочет.
Он обожает эти улыбки и любит дочку больше всего на свете, он очень хотел детей, и жена этого хотела, но он даже не представлял, что это такое — иметь ребенка. Может, потому что в ДНК мужчин отсутствует какой-то ген? Но если этот ген, несмотря на эволюцию, по-прежнему отсутствует, возможно, он мужчинам не нужен?
Или эволюция ни при чем, и он просто воспроизводит модель своей семьи и поведение отца? Но если так, почему точно так же думает пятидесятичетырехлетний Бертольд, который, как и он, по неведению ввязался в этот бессмысленный эксперимент с двухмесячным отпуском для отцов?
А ведь у Бертольда совсем другая семейная модель. «Такое могли придумать только мстительные женщины, импотенты или бездетные члены правительства», — говорит Бертольд, ссылаясь на опыт своего отца. Тот получил богатое наследство — десятка полтора каменных зданий в Берлине и Франкфурте, и ему не к чему было работать. И все же воспитывать ребенка он предоставил жене. «Выдержать такое, не утратив душевного равновесия, сохранив достоинство и не сойдя с ума, способна только женщина», — утверждал отец Бертольда, который явно знал, что говорил, так как произвел на свет восьмерых детей.
Вот и теперь свою жену он, как подчеркивает каждый раз, «уважает, обожает и со всей ответственностью и без опозданий финансирует». Когда-то Бертольд относился к этому патетическому утверждению, которое отец каждый год повторял за рождественским ужином, как к вызывающей оскомину байке нахального самца. Но последние шестьдесят дней радикально изменили его взгляды, и теперь он полностью с отцом согласен.
А может, у мужчин, по пока еще не выясненным наукой причинам, существует более важное предназначение, чем забота о детях? Ведь этого никто не замечает и не ценит — конечно, кроме самого ребенка, который, если родительские обязанности не выполнены в срок, требует своего, вопя во все горло. Какой в конечном итоге смысл подмывать, вытирать и припудривать покрасневшую попку Марлены, если бы не ее благодарный взгляд?
Через две недели он вернется на работу. И почти уверен, что его жена и Марлена ждут этот день с таким же нетерпением, как и он сам.
Правда, порой ему кажется, что, скорее всего, он не станет сидеть на скамейке в парке, а в обеденный перерыв поедет домой. Обнимет дочку, разбросает по полу кубики, а когда они вместе соберут их и малышка со счастливой улыбкой сожмет крошечной ручонкой его палец, он шепнет ей на ушко, как сильно ее любит…
Закономерный ход событий
Первый фургончик с мебелью уехал без него. Он сказал, что останется, чтобы подготовить и спустить вниз оставшиеся вещи. Он солгал. Он вовсе не собирался ничего подготавливать. Ему просто хотелось побыть одному. Вернуться в эту комнату, наполненную прошлым, посидеть в тишине на полу и попытаться смириться…
Его дочери Иоанне двадцать пять. Она умная, рассудительная и такая же красивая, как ее мать. Она влюбилась. Нашла мужчину своей мечты. И счастлива. Ему не надо ничего говорить. Он сам это видит. И слышит. Давно он не слышал по телефону такой радости в ее голосе.
Его дочери хочется все время быть вместе с любимым. Они нашли себе жилье недалеко от Франкфурта.
До недавнего времени она там только «бывала», а теперь хочет туда переехать, чтобы жить у него со своей пижамой, книгами, платьями в шкафу, косметикой в общей ванной, с общим адресом и номером телефона.
Она хочет наполнить его жилье своими вещами. Поэтому уезжает из родного дома и готова считать своим другой дом. Она позвонила ему в офис в воскресенье и спросила, найдется ли у него время помочь им «вынести барахло».
Вначале они с ее парнем вынесли диван и письменный стол, затем — стопки книг и коробки, а теперь он вернулся за остатками «барахла», и ему стало грустно.
Так не должно быть. Его дочь начинает новый этап жизни, и он должен радоваться, потому что этому рада она. Ведь то, что происходит, в порядке вещей. Он когда-то тоже покинул отчий дом.
Но то было совсем другое! Черт, все это его совершенно не радует! Какой-то чужой мужчина увозит его Иоанну. Да к тому же немец! А он ему в этом помогает.
Он подошел к холодильнику, нашел бутылку виски и лед в морозилке. Наполнил стакан до краев. Со стаканом в руке подошел к шкафу в комнате Иоанны, чтобы подготовить «следующую партию». Маленькая пыльная картонная коробка на верхней полке. Он открыл ее. Миниатюрные белые кожаные ботиночки, которые стюардесса авиакомпании LOT [3] по его настойчивой просьбе согласилась переправить из Нью-Йорка в Варшаву его жене.
Тогда, получив аспирантскую стипендию, он жил в Нью-Йорке. Подарок на Рождество для маленькой Иоанны, в восемьдесят третьем году… Он уехал в Америку в октябре и за год получил кандидатскую степень, но ни разу не видел и не обнял дочку. Он не слышал, как она смеется, как сказала первое слово, не был рядом, когда она делала первые шаги. Если бы можно было вернуться в прошлое, он тогда никуда бы не уехал.
Он опустошил стакан, вернулся к холодильнику и вновь наполнил.
В дальнем углу шкафа виднелся так называемый школьный кулек — конусообразный, из фиолетовой бумаги, перевязанный красной ленточкой. Кулек наполняют сластями, и дети берут его с собой в школу, когда идут в первый класс. Это немецкий обычай.
Он купил тогда самый большой и дорогой кулек, какой нашелся в магазине, чтобы его Иоанна была ничем не хуже немецких детей. Увозя дочь из Польши, он не мог ее спросить, хочет ли она уехать, он тогда не спрашивал даже жену. Ему казалось, они должны этого хотеть.
В те времена, когда обувь продавалась по карточкам, в Польше все мечтали уехать заграницу. Тем более что там, куда он ехал, был спрос на его мозги. И это было для него самое главное.
Через четыре года учительница немецкой начальной школы написала им письмо, в котором рекомендовала «Иохане» в будущем поступать, как у нас говорят, в училище. Он не выносил, когда его Иоанну называли Иоханой. С одной буквой «н». И выбросил это письмо в мусорное ведро.
Он оказался прав: Иоанна окончила гимназию одной из лучших и поступила в институт. Сейчас она
