средствами. В дни, когда я пишу эти строки, в весенние дни 1967 года, советские представители продают с аукциона в Лондоне старинный русский фарфор. Бесценный царский сервиз из 1700 предметов был за сорок минут продан «по кусочкам». Выручили около $180 000 и обещали привезти еще. Разумеется, все документы, связанные с такими воровскими распродажами, помечаются в СССР грифом «совершенно секретно», и не только народ, но и депутаты Верховного Совета не имеют понятия об этих преступлениях. Что до газет, то они в эти самые дни переполнены юбилейным треском о том, что советская держава в расцвете могущества и богатства идет к своей пятидесятой годовщине, выигрывая раунд за раундом у загнивающего капитализма. И в первых рядах коммунистического общества движется вперед цветущая советская наука.
Я в этой книге старательно воздерживаюсь от предсказаний, я даю лишь факты и те выводы из них, какие с уверенностью можно сделать сегодня. Но, что касается будущего, то уверен в одном: какой бы характер ни приняло освобождение России, роль ученых в этом будет очень большой, быть может главной. И история охотно простит им за это тяжкую вину сотрудничества с диктатурой.
Глава V. ТВОРЦЫ ПОДСПУДНЫХ ПЕРЕМЕН.
И мы, художники, поэты,
творцы подспудных перемен...
I.
Евгений Евтушенко – ни самый талантливый, ни, тем более, самый искренний поэт сегодняшней России. Но он, вне всякого сомнения, самый популярный. И ему выпало счастье найти строку, всего три слова, объясняющую, почему поэзия владеет ныне русскими умами и почему так популярен он сам. Почти десять лет назад написал он маленькое стихотворение о церкви Кошуэты в Грузии, где назвал художников и поэтов России «творцами подспудных перемен». Лучше не скажешь.
Действительно, карандаш цензора, уверенно гуляющий по страницам статей, вычеркивающий «опасные» места из рассказов, повестей и романов, подчас беспомощно повисает над поэтической строчкой. «Из песни слова не выкинешь», – говорит старинная русская поговорка. И бедный цензор, чувствуя неладное, стоит перед альтернативой: либо запрещать стихотворение целиком, либо так же целиком разрешать. По негласному сговору поэты в последние годы отказываются переделывать стихи по «замечаниям» цензуры, а сделать это за них цензоры, слава Богу, не могут.
Но запрещать стихотворение сегодня тоже плохо: цензорам отлично ведомо, что как раз запрещенные стихи становятся, по правилу яблока Евы, наиболее популярными. Значит, приходится разрешать – и тогда со страниц журналов и сборников, с многочисленных эстрад несется к людям слово правды. Оно зарифмовано, вправлено в стихотворный размер, но это нисколько не мешает слушателям и читателям. Скорее помогает.
А правда – она в России нарасхват, на нее страшный голод во всех без исключения слоях общества. Стихи с точными, ясными намеками, а в последнее время и политически острые песни, утоляют этот голод, хоть и далеко не полностью. Правда пробивает себе дорогу сквозь тяжелый мертвящий камень бюрократии – пробивает с помощью искусства и литературы. Но первым вгрызается в каменную толщу острие поэзии, в этом ее сила, в этом причина удивительной, неслыханной популярности. Поэты отлично знают, что
иными словами, до тех пор, пока стихи ведут борьбу, а не только услаждают слух, эта популярность будет все расти. В России нет сегодня ни одного значительного поэта – ни одного! – который стоял бы в стороне от борьбы.
И еще одна интересная, тоже, пожалуй, небывалая в истории деталь. Водораздел между поэтами проходит ныне отнюдь не по политическим убеждениям, а только по таланту: одаренные люди пишут правдивые стихи, бездарные – искусственные поделки. Первые, естественно, популярны, но они же автоматически становятся борцами против режима. Вторые, хоть и издаются шире первых, не находят аудитории. Они – за режим, они воспевают, а это нынче никому не нужно.
Чтобы это стало понятным, приведу такой пример. Попробуйте организовать в Москве поэтический вечер с участием только поэтов-конформистов. Пригласите, скажем, широко печатающихся Владимира Фирсова, Владимира Кострова, Олега Дмитриева, Сергея Смирнова, Сергея Васильева, Ларису Васильеву, Сергея Острового, Евгения Долматовского (можно привести еще дюжину таких же списков). Будьте уверены – ничего не выйдет, все билеты останутся в кассе. Но прибавьте к любому такому списку одно-два «настоящих» имени – и народ повалит валом. Будут сидеть, терпеливо слушать натужные и фальшивые восхваления «романтики строек и будней», даже вежливо аплодировать, пока не дойдет дело до Андрея Вознесенского или Беллы Ахмадулиной или того же Евтушенко или Слуцкого, Мартынова, Окуджавы, Самойлова, Коржавина, Мориц, Кушнера. Вот тут аудитория взорвется, забушует, потребует у своих любимцев читать еще и еще.
Так и составляются нынче в России не только программы поэтических вечеров, но и поэтические отделы журналов. Редакторы этих журналов, даже отнюдь не прогрессивные, вынуждены включать в поэтическую рубрику имена настоящих поэтов, иначе журнал потеряет читателей. И вы не найдете на московских (ленинградских, киевских, минских, свердловских) стенах ни одной афиши без популярного имени. И этого поэта-приманку выпустят под самый конец, иначе публика разойдется. И он будет читать стихи, разоблачающие режим, хотя по форме они могут быть написаны о прошлом веке или даже о древней Греции. И публика все поймет и ответит бурей аплодисментов.
II.
Очень трудно писать эту главу. Страшно трудно. Так хочется назвать сотни замечательных людей, героев сегодняшней литературы и искусства, ведущих – каждый один на один – схватку с грозным аппаратом диктатуры. Но их нельзя называть, потому что существует в Москве, на улице Дзержинского 4, отдел литературы и искусства Комитета государственной безопасности во главе с генералом Светличным. И у меня нет ни малейшего намерения помогать вышеназванному генералу в его милой работе.
Но все же нужно дать представление о том, как причудливо и интересно растет айсберг современной русской литературы – именно айсберг, ибо главная часть пока под водой. Нужно показать, что происходит у
