каждый гражданин носит с собою сертификат о своей кровной принадлежности и где никакая смена вероисповедания не дает права на замену сертификата. Я говорю, конечно, о Южно-Африканской республике. Правда, в ЮАР на сертификате ставится лишь буква, обозначающая расу, – белый, цветной, черный, индус, китаец, – а в СССР это детализировано гораздо подробнее. Однако во всем остальном сходство поразительное – даже в том, что и в России и в Южной Африке расистско-фашистские «исследования» были начаты не из антисемитизма.
Есть, однако, и громадная разница между ЮАР и Россией. В Южной Африке политика апартеида провозглашена законом, и закон говорит, что можно и чего нельзя представителям каждой расовой группы. Я глубоко убежден, что законы апартеида бесчеловечны и отвратительны, однако сейчас разговор не об этом: во всяком случае, расовые ограничения легальны и сформулированы в документе, обязательном для суда. В Советском Союзе никогда не было издано ни одного закона, хоть в чем-нибудь ограничивающего права отдельных наций. Тем не менее, ваша кровь «засвидетельствована» в паспорте и анкетах; немцы Поволжья высланы в Сибирь, частью брошены в тюрьмы и расстреляны исключительно из-за своей национальности (Гитлер в 1941 году не тронул живших в Германии русских эмигрантов!); калмыки, чеченцы, ингуши и крымские татары были полностью, под дулами винтовок, вывезены в Сибирь и на Алтай; крымские татары до сих пор не имеют права въезда в свой Крым; а в правительственных, военных, дипломатических, полицейских, внешнеторговых, партийных и других важных органах Советского Союза нет ни одного еврея. (Разрешите не принимать в расчет заместителя Председателя Совета министров СССР Вениамина Дымшица – у Сталина ведь тоже был заместителем Лазарь Каганович).
Русский писатель, с которым мы беседовали о сходстве между СССР и ЮАР, заметил:
— Одноименные полюсы отталкиваются. Должно быть, поэтому наши власти так ненавидят Южную Африку, а там, насколько я знаю, не очень жалуют Советский Союз.
В другом разговоре я услышал от русского профессора, полковника инженерно-авиационной службы, такие слова:
— Вы знаете, в чем разница между положением наших евреев и, скажем, негров в США? Американские негры имеют свои организации и своих лидеров, они открыто борются за свои права, а у нас евреи не борются и не имеют организаций, иначе... (полковник выразительно провел ладонью поперек своей шеи). А другие различия, в общем, несущественны, друг мой.
Когда Никита Хрущев с трибуны XX и XXII съездов Коммунистической партии предавал анафеме Сталина, он упоминал и о тюрьмах, и о пытках, и о казнях. Но одну тему он обошел гробовым молчанием: сталинскую национальную политику и связанные с ней преступления.
На то были у него, по крайней мере, две причины. Первая была в том, что признать советский нацизм – значило окончательно поставить знак равенства между СССР и гитлеровской Германией. Вторая причина, быть может, главная из двух: Хрущеву хотелось приберечь сталинскую «дружбу народов» для собственного дальнейшего употребления. Ведь национальная рознь, искусно направляемая, с давних пор служила в России «предохранительным клапаном» против народного недовольства. И не по прихоти своей Сталин широко открыл этот клапан в России конца сороковых – начала пятидесятых годов: страна была нищей, голодной, злой – надо было дать злобе хоть какую-то разрядку.
Печальный факт состоит в том, что нынешние лидеры страны идут в этом смысле полностью по стопам Хрущева. Они охотно признают теперь любые глупости и ошибки «великого десятилетия» (так именовался в пропаганде хрущевский период, когда Никита Хрущев был еще у власти), но упрямо отрицают советский нацизм. Лозунги о «братской дружбе равноправных советских народов» остаются неизменными со времен Сталина. А уровень расовой дискриминации – со времен Хрущева.
Интересно, что когда Брежнев занял «трон», в стране стали циркулировать такие слухи: ЦК партии решил, мол, потихоньку, без огласки, ликвидировать национальную рознь и, в частности, антисемитизм. Для этого советским гражданам выдадут новые паспорта, без указания национальности, и упразднят все вопросы о национальности в анкетах. Одновременно автоматически снимут расовые барьеры при поступлении на работу или учебу.
Мне не известен источник этих слухов, но в России обыкновенно «не бывает дыма без огня». Возможно, что проблема секретно обсуждалась на высшем уровне. Но, так или иначе, никаких изменений не последовало, и я получил мой первый паспорт без указания национальности, когда ехал за границу. Более того, меня прямо предупредили, что при заполнении въездной карты в Англии надо писать в графе «национальность» только слова «гражданин СССР» и ничего больше. Хозяева боятся, как бы советский гражданин по привычке не написал за границей то, что он обязан писать дома!
Так обстоит дело с проблемой национальных взаимоотношений в целом. Чтобы познакомиться с частностями, возьмем в качестве примера антисемитизм. Мне это просто легче и ближе, я сам еврей. Но если бы я был, скажем, крымским татарином или эстонцем, я с равным успехом мог бы привести в пример моих соплеменников. Были бы описаны иные события, иные возникли бы вопросы, но вывод о неравноправии, будьте уверены, всплыл бы в конце концов непременно.
III.
У нас в редакции освободилось место: заболел и перешел на инвалидность сотрудник, ведавший публикациями по биологии. Перед журналом встала труднейшая проблема поиска специалиста. Просто журналист или просто биолог не годился – нужен был своеобразный гибрид этих далеких специальностей, человек, хорошо знающий биологию и умеющий отлично писать, редактировать, работать с авторами. Где такого взять?
Главный редактор специально обратился по этому поводу «к народу». В дружественной и шутливой форме (таковы вообще взаимоотношения во. многих русских редакциях) было сказано, что за поимку столь редкого зверя объявляется награда – освобождение от дежурства по типографии. Мы улыбнулись и взялись за «ловлю».
Несколько дней спустя мне посчастливилось встретить вечером в Доме журналиста безработного автора, страстно желавшего найти штатную работу и отвечавшего, кажется, всем требованиям. Всем, кроме одного, хотя и не высказанного нашим редактором: мой автор был еврей.
Я, однако ж, был достаточно благоразумен: говорил с человеком, выяснял его возможности, вспоминал читанные его статьи в разных журналах, но об открывшейся у нас вакансии не сообщал. Сказал только, что было бы неплохо еще разок свидеться, побеседовать, а потому давайте, мол, телефон и адрес.
На второй день я зашел к редактору без посторонних и поговорил откровенно с глазу на глаз. Рассказал о человеке, напомнил его выступления в печати, и с каждым словом лицо редактора все более светлело. Наконец, он не выдержал и воскликнул:
— Ну, хватит! Считайте, что от типографского дежурства вы уже отделались. Тащите ваше сокровище сюда!
Я ответил:
— Как насчет дежурства, я еще не знаю. Дело в том, что мой кандидат – еврей. На всякий случай я ничего не сообщил ему о вакансии – что зря возбуждать надежду, а потом травмировать человека.
Редактор долго молчал, повесив голову. Потом вздохнул.
— Боюсь, Леонид Владимирович, что вы сделали правильно, не обнадежив человека заранее. Будем откровенны, вы же знаете нашу ситуацию: кроме вас, в редакции работают... (он назвал три еврейские фамилии). Весьма трудно взять еще одного. Начальство там (он поднял палец) давно уже мне намекает на «неправильный подбор кадров». Да и партийная организация непременно ткнет мне в нос, что я «протаскиваю в штат определенных лиц по определенным рекомендациям» – никак ведь не скроешь, что это ваша кандидатура, даже если (он улыбнулся) не снимать с вас дежурства. Конечно, сегодня не пятьдесят второй год, я могу настоять на своем и взять парня – но давайте подумаем, стоит ли идти на такие обострения... Вот как вы сами полагаете?
Я постарался ответить как можно спокойнее, что потому, собственно, и не обещал человеку чего-либо определенного. И ушел, оставив главного редактора – абсолютно не антисемита! – в муках совести. Вероятно, на его месте я поступил бы так же.
