— А телохранитель?
— Молчи и слушай! Повторяю, никого чужого, кроме твоих. Тимур свой человек. Я вообще не намерен разбираться, пусть менты разбираются. Значит, мои условия такие: я жду три дня. Если через три дня не принесешь мне кольцо либо триста тысяч долларов, пеняй на себя.
— Но за что? За что вы со мной так? — Она вся дрожала с ног до головы. По щекам текли слезы.
— Все. Время пошло. — Голос в трубке стих.
Она опустила телефон на стол, невесомый прямоугольник показался ей пудовой гирей. В этот момент вошел Александр Романенко. Он увидел одинаковых посетителей, посмотрел на Дашино побледневшее лицо и, быстро оценивая ситуацию, спросил:
— Что у нас плохого?
Но мальчики-близнецы не дали Сотниковой ответить. Они поднялись, подошли к Дашиному рабочему столу, и тот, что велел ей позвонить Чернобаеву, сказал:
— Вы лучше решите за это время вопрос так, как вам сказал Сергей Тарасович. Иначе будет плохо и вам, Дарья Николаевна, и вашим людям.
На фоне непривычно хамского тона олигарха подчеркнутая вежливость его коренастых сотрудников была особенно страшной. Они вышли из кабинета.
Романенко, ничего не знавший о последних событиях, хмурым взглядом проводив посетителей, удивленно посмотрел на Сотникову:
— Дашуня, во что мы вляпались?
Она чувствовала, что может сорваться и закричать. Виски опять ломило, и еще появился противный звон в ушах. Больше всего хотелось проснуться, и чтобы никакого Чернобаева, никакой кражи не было в радиусе трехсот тысяч километров. Трехсот тысяч…
— У тебя есть триста тысяч долларов? — спросила она с трудом, не глядя на Александра. Он присвистнул и опустился в кресло. — Тогда лучше выйди и не мешай. Я буду звонить своему компетентному знакомому. — Даша принципиально не употребляла слово «крыша», да его сейчас никто уже и не употребляет. Все знали, понимали и оказывали друг другу «консультационные услуги». За проценты.
Романенко вышел в офисную кухню, осторожно прикрыв за собой дверь, облокотился на подоконник и выглянул на веранду, во дворик-сад. Здесь, в обычно закрытом стеклопакетами от ветра и непогоды пространстве, в тишине всегда хорошо было покуривать и обсуждать разнообразные проблемы. Отличное место для рекламного агентства, да и вообще для работы.
Однако сейчас арт-директору было не до красот окружающего пейзажа.
* * *
Рабочие на стройке теперь на свои места выходили далеко не все: несколько человек притворялись больными. Уговоры и угрозы ничего не дали, упрямцы стояли, вернее, лежали на своем. Все понимали: они на самом деле выжидают, готовятся удирать. Остальные пока держались, хотя страх заражал и их. Пока ничего не случилось, однако напряжение от этого еще больше росло. Каждый вроде занимался своим делом: начальники покрикивали, оформляли кучу документов на материалы, нормировали рабочих. Мастера следили за сегодняшним планом работ, чтобы не было отставания, ругались с начальниками участков. Все работали и в то же время ждали. Некоторые в открытую наливали стакан водки, выпивали и продолжали работу. Начальства боялись меньше, чем нечистой силы…
А погода, между прочим, как будто пропиталась предчувствиями и немножко сошла с ума. Резко похолодало, и поднялся ветер. В воздухе носились листья, птицы, пыль. Ветер все усиливался, гулко гудел внутри конструкций. Краны скрипели. Старший смены долго смотрел вверх, вздохнул и велел крановщикам слезать вниз. Высотные работы на сегодня были прекращены.
Так прошел рабочий день. Ветер ослабел, но стало еще холоднее. Ночная смена оказалась немногочисленной, и от этого рабочим было не по себе. Они то и дело устраивали перекур, трое напились до полного остолбенения, и их отправили в вагончики спать.
Без двух минут полночь, как обычно, донесся слабый перезвон колоколов Владимирского собора. А ровно в двенадцать раздался ужасный грохот. И рабочих, и тех, кто отдыхал, мгновенно пронзил ужас, охватила паника. С душераздирающим стоном и скрипом наклонялись и падали бетонные колонны, рвалась и лопалась металлическая арматура, оглушительно бабахнул о землю многотонный куб стройки, выл и скрежетал металл изуродованных ударом башенных кранов!.. Все это было явственно слышно в чудовищном, пронзившем все пространство звуке.
Сбивая друг друга с ног, прочь от строящегося здания побежали рабочие. В ужасе проснулись те, кто спал в вагончиках, и высыпали наружу прямо в трусах. Вся толпа помчалась за ворота. Охранники были уже там. Несколько человек по пути упали, на них наступали тяжелыми ботинками и бежали дальше. Жуть затопила души и мозг людей до самых краев, каждый спасал только себя, от личности остались лишь инстинкты и рефлексы.
Никто ничего не говорил — просто не успели. С момента внезапного грохота прошло секунд десять. И тут наконец подняли головы — осмотреть разрушения.
— Ни… себе… Твою… мать!..
Краны стояли как ни в чем не бывало. Бетонные столбы, все перекрытия, коробка первых этажей и торчащая вверх арматура последних — все было на месте. То есть вообще ничего не сдвинулось ни на сантиметр. Даже мешки с цементом у фундамента, даже пакеты с мусором у ворот.
Картинка была достойна камеры какого-нибудь Тарантино. Ночь, на улице столпились разнообразно одетые и раздетые люди, все они смотрят вверх и друг на друга, лица белые, неподвижные или искаженные ужасом. Кто-то непрерывно матерится, кто-то разрыдался и схватился за голову. Его взяли за плечи: видимо, человеческие чувства начинали постепенно включаться. И страшным диссонансом, просто невероятным контрастом мелодично перезванивались вдалеке колокола Владимирского собора, заканчивая возвещать наступление полночи.
Неподалеку на перекрестке молодые люди тусовались у ночного киоска, развлекаясь пивом, чипсами, музыкой и тесными объятиями. Увидели ошалевших мужиков, обрадовались.
— Вот это круто, — послышался оттуда девичий голосок. — Я фигею, какие люди! Эй, дядечки! У вас флешмоб какой-то, что вы в трусах бегаете? Мы тоже хотим!
Молодежь рассмеялась звонко и беззаботно. И по контрасту с этим смехом томительный ужас, овладевший строителями, сделался еще острее, стал почти невыносимым.
Что это было?
Почему все на месте?
Не бывает такого грохота без причины!
Что же все-таки это, мать-перемать, было?!
Никто не раскрывал рта, чтобы задать эти вопросы вслух. Никто не хотел выглядеть идиотом. Ничего же не случилось. Ну, кроме невыносимого, рвущего душу грохота. Но… Все ли его слышали или только я?.. Люди с опаской оглядывали друг друга. Наконец старший смены смачно сплюнул под ноги и вернулся на территорию.
— Эй, Гена, — робко окликнул его охранник. — А что нам делать?
— Бегать, бляха-муха!.. Не знаю. Сиди на своем месте!
За старшим потянулись остальные. Несколько пожилых рабочих отвели старшего в сторону, потом они все зашли в кухонный вагончик — видимо, совещаться. Но тут их ждал новый сюрприз: весь пол был усеян листовками.
— Не хватало еще и этого! Надо собрать и выкинуть эту мерзость.
Собрали и выкинули. Но как же было не прочитать перед этим, как удержаться, даже если очень страшно? Обязательно найдется такой человек, которого страх манит и гипнотизирует, как удав кролика. Вот и сейчас один строитель вышел наружу, потихоньку достал из вороха смятой бумаги листовку и медленно прочел ее. Конечно, возле него тут же собралась пара-тройка таких же жгуче любопытных.
— «Энциклопедия пыток. Звук. При Иване Грозном на Руси людей пытали так: сажали под большой колокол и начинали в него звонить. Человек очень быстро не выдерживал, из ушей у него лилась кровь из лопнувших барабанных перепонок. Более современный метод — “Музыкальная шкатулка”, человека сажали в комнату с ярким светом и без окон, где непрерывно играл набор неприятных звуков. Какофония постепенно сводила несчастного с ума…»
