страдает и знает, что ей оттуда не выйти на свободу. Однажды она возвращается после церковной службы в свою камеру…
– Комната монахини называется кельей.
– Да, я вспомнила – келья. Так вот, она входит в свою келью, садится в кресло и плачет. И тут ее кто-то вызывает по персонику. Она надеется, что это отец, решивший ее простить, но это ошибочный вызов: на экране прекрасный юноша, русский граф, который хотел вызвать свою невесту, но перепугал код.
– Дальше все ясно! – засмеялась мать Евдокия. – Прекрасный граф освобождает юную монахиню, и она, счастливая, уходит с ним в обнимку на свободу.
– Ну, примерно так. Впрочем, умный заказчик сам дальше развивает предложенный сюжет. А вот как бы вы сами его продолжили?
– Освобожденная монахиня бросается покупать себе наряды в модных магазинах, с упоением танцует на балах, с восторгом слушает комплименты своего рыцаря-освободителя. А потом постепенно наряды и веселье ей надоедают, разговоры окружающих кажутся скучными и ничтожными, а любовь жениха – эгоистичной и мелкой. Она понимает, что настоящая жизнь осталась в монастыре, и возвращается туда уже добровольно. Монахини и подруги-послушницы встречают ее с радостью и любовью, теперь она спокойна и счастлива – она нашла свой путь.
– Какой странный получился сюжет, не думаю, чтобы Банк-Реаль хорошо за него заплатил – он не будет иметь успеха у потребителя.
– А мы и не станем его предлагать, пусть Банк-Реаль на нас не рассчитывает… Вообще-то, в жизни такой сюжет встречается. Обычно, если молоденькая девушка готовится поступить в монастырь, на нее насылаются искушения – вдруг откуда-то появляются красивые ухажеры, женихи… Но если в ней крепко решение уйти от мира, она все эти соблазны отвергает и даже благодарит Бога за их попущение; она убеждается, что уходит от мирских радостей по доброй воле, а не потому что судьба ее обделила.
– Значит, это полезно для будущей монахини – сознательно отказаться от спелого винограда, а не твердить, как та лисица, что виноград зелен?
– Вы знаете басни Лафонтена?
– Это русская басня, мать Евдокия, ее написал Иван Крылов. Бабушка знает много его басен и любит приводить к случаю.
– Простите меня, по вообще-то басню про лису и виноград написал Эзоп, потом Лафонтен перевел ее с греческого на французский, а Иван Крылов уже с французского перевел на русский.
– Я этого не знала… Мать Евдокия, вы так образованны, у вас такие разнообразные интересы, неужели вам самой не наскучила монашеская жизнь? Она ведь такая однообразная и бедная.
– Бедная? Да что вы, Сандра! Духовная жизнь так богата и столько вмещает в себя, что никакой жизни не хватит, чтобы ее понять, углубиться в нее.
– А что, собственно, есть духовная жизнь?
– И как на нее настроиться?
– Нет, настраиваться на нее я отнюдь не собираюсь.
– Мне просто пришло на ум название книги «Что есть духовная жизнь и как на нее настроиться»[3].
– О Месс, можно ли читать книги с таким скучным названием?
– Можно и нужно.
– Ну уж я-то воздержусь… Впрочем, сама я книг не читаю, мне только бабушка кое-что пересказывает и читает вслух. Мать Евдокия, а вам самой никогда не хотелось заглянуть в Реальность?
– Нет. Я люблю настоящую жизнь.
– Вы монахиня и любите жизнь?
– Конечно. Не мирскую жизнь, а просто жизнь.
– Но игра в Реальность – искусство, а искусство разве не часть жизни?
– Вопрос в том, какое это искусство. Я воспринимаю только то искусство, которое говорит о Боге. Вы встречали такое и Реальности?
– Конечно. Есть множество сюжетов, в которых действует Мессия-бог: он спасает героев, направляет их поступки, одобряет и награждает правильные действия, порицает и наказывает дурные. Но если вам нравятся другие боги, то к вашим услугам целый пантеон: боги Древней Греции и Рима, Ассирии и Египта, Индии и Африки…
– Речь не идет об Антихристе или языческих богах. Хотя искусство древних, еще не познавших Единого Бога, часто посвящалось языческим богам-демонам, и в нем была своя особая красота – творческие люди через искусство искали Истину и во тьме многобожия. Но с тех пор, как Господь явил Себя людям, искусство либо ведет к Богу, либо уводит от Него в другую сторону – к сатане. Это опасное занятие, недаром корень его – «искус»[4], искушение.
– Вы так говорите, как будто прошли через это искушение.
– Прошла. Когда я была молода, в мире еще не царила Реальность, а были книги, музыка, театр и кино, изобразительные искусства. Я была искусствоведом и работала в Метрополитен-музее, крупнейшем музее Америки. Кроме того, я получила музыкальное образование и у меня была огромная любовь к литературе - словом, было из чего выбирать. Но уже тогда я поняла, что мне скучно любое творение человеческое, даже самое гениальное, если оно не служит богопознанию.
– Но это же скучно – все только о Боге и о Боге!
– Книга или картина необязательно должны впрямую говорить о Нем. Есть особое благоухание христианства, и оно ощущается далее тогда, когда слово Бог не у поминается напрямую; скажем, в тексте книги нет даже слова «Бог», но вся книга пронизана Его присутствием. Но если высказанное или невысказанное понятие о Боге отсутствует полностью, тогда произведение искусства наполняется сатанинским смрадом – мир духовный не терпит пустоты. Между прочим, так это и в людях: человек может не осознавать себя верующим, но духовность присутствует в нем неощутимо для его разума, и она открывается другим людям, верующим, через особое духовное благоухание исходящее от его души. В конце концов Господь открывает таким людям глаза, и они с радостью понимают, что всегда были христианами, хотя и не догадывались об этом. Они находят своего Отца. Это очень счастливый миг в жизни человека.
– Вам не кажется, что это немного похоже на сказку из детской Реальности? Королевского сына крадут и отдают на воспитание чужеземцам. Он растет среди них, но остается чужим, и они для него чужие. Он сирота до тех пор, пока случай не открывает ему, кто его отец.
– Примерно так это происходит и в жизни.
– Так что же было с вами? Вы могли выбрать искусство, а избрали монастырь?
– Я попробовала одно, другое и убедилась, что в служении Богу через искусство очень трудно полностью отрешиться от служения себе: человек слаб, и, когда он пытается выразить свои мысли о Боге, он все равно как бы ненароком выражает и себя самого, свое Я, свое Эго, полное грехов и грешков, страстей и страстишек. Наше Эго – это такая пронырливая козявка! В конце концов мое Я настолько мне обрыдло, что я решила спасаться от него в монашестве.
– И вам удалось полностью отказаться от своего «я»?
– Далеко нет, куда там! Полностью это удавалось только святым, но даже им приходилось до конца быть настороже. Эго похоже на вирус: кажется, человек вылечился, а вирус загнан в уголок, но стоит возникнуть благоприятным условиям, как наше неуемное Эго тут как тут и разрастается, как плесень в тепле.
– А оно, это самое Эго, не может разве довольствоваться каким-нибудь скромным уголком и вашем сознании? Пусть бы жили себе на равных и ваш Бог, и ваше собственное Я. Вот я бы никогда не смогла отказаться от себя, такой единственной, неповторимой и любимой, с которой я так давно и так близко знакома, ради неведомого Бога!
– Самоограничение не в природе Эго. Как вирус, как раковая опухоль, Эго стремится к бурному и неограниченному росту. Если ему дать волю, оно заполняет всю душу человека, каждую клетку его физического организма и в конце концов, как и раковая опухоль, губит и человека, и самое себя.
