несколько страниц, но дальше так и не продвинулся, о чем иногда жалею.
В нероманном, кратком изложении история такова. Весной 58-го, учась в МОПИ, я познакомился с Камилом, и мы тут же подружились. Осенью того же года на целине я встретил Ирину, и мы тоже сразу стали друзьями. Я в нее с самого начала был влюблен, но ни на что не рассчитывал, потому что был женат и считал себя при шестилетней разнице в возрасте слишком для нее старым. Через некоторое время после возвращения с целины у Иры начался роман с Камилом. Году в 60-м они поженились, и я был свидетелем на их свадьбе, о чем упоминал в одной из предыдущих глав. Мы продолжили нашу дружбу втроем, чему способствовала географическая близость: я жил на Ново-Переведеновской улице, а Камил с Ирой — в Гавриковом переулке, в пяти минутах ходьбы от меня через железнодорожный мост.
Я в Иру был по-прежнему влюблен, что не было тайной ни для нее, ни для Камила. Если бы все изложить в романной форме, получилась бы любовно-психологическая драма с элементами триллера. Драма, потому что мы с Камилом были и в самом деле большими друзьями, и как бы наши отношения ни повернулись, я всегда помнил (или почти всегда), что общение с ним для меня значило очень много. Надеюсь, и для него общение со мной было небесполезным. Но дружба двух мужчин или двух женщин между собой (я не имею в виду отношения сексуальные), чем она теснее, тем подвергается большему испытанию. Часто бескорыстная расположенность одной половины к другой через какое-то время омрачается почти неизбежно возникающим духом соревнования, завистью к успеху другого и, конечно, ревностью. Камил знал, что я влюблен в Иру, это тешило его честолюбие. Мое самолюбие при этом он не очень щадил и хвастался, иногда в смешной форме: «Ах, Володька, как она меня любит!» Или: «Вы были бы лучшей парой, но что делать — она любит меня!» И еще так: «Мне перед ней неудобно, но у меня к ней такого же чувства нет!»
Вообще он был человек добрый и в целом относился к Ирине хорошо, но время от времени ни с того ни с сего хамил ей при мне, и это тоже был вид хвастовства. Этим он как бы говорил: она меня так любит, что будет покорно терпеть от меня любые обидные слова. Бывало, мы говорили с ним в ее присутствии, например, о литературе, и Камил в ответ на какое-то Ирино замечание вдруг взрывался:
— А ты помолчи! Наш разговор идет на слишком для тебя высоком интеллектуальном уровне.
Что было уже не только грубо, но просто несправедливо. Это подтверждается тем, что школу Ира окончила с золотой медалью.
Камил испытывал Ирину верность и мою стойкость, оставляя ее надолго со мной. Когда они были вместе, я почти все вечера проводил с ними. Когда он уезжал в командировку (а уезжал он все чаще), я все дни и вечера проводил с ней. Мы, нисколько не скрываясь ни от кого, включая Камила, вдвоем ходили по гостям и в рестораны, ездили за город. Я читал ей свои стихи, потом прозу, она все это оценивала, чаще положительно (хотя высшая оценка в ее устах была: «ничего»), и в конце концов мы стали настолько близки душевно, что переход к физической близости показался нам обоим совершенно естественным.
Что значит «Всему уделяется место»
Есть распространенная точка зрения, согласно которой спать с чужой женой можно (а в некоторых случаях чуть ли не похвально), но с женой друга ни в коем случае нельзя. Блюстители такой морали ссылаются при этом на библейскую заповедь: не возжелай жены ближнего своего. На самом деле это мораль сомнительная. Если уж судить себя строго по Библии, то ближний — любой человек, а жена ближнего — любая замужняя женщина. Ведь если допустить, что с женой друга спать нельзя, а с другими можно, значит, и воровство может быть допустимо с теми же ограничениями?
Я вовсе не считал свое поведение моральным, но оправдывал себя тем, что с женой друга у меня не интрижка, а большая любовь, за которую я готов ответить (и ответил потом всей своей жизнью). Оправдывал себя я еще и тем, что дружба наша с Икрамовым к тому времени дала сильную трещину. Когда число моих поклонников ограничивалось только им, Камил был моим верным другом, но как только я стал признаваем другими, он начал ревновать меня ко всем, особенно к Твардовскому. Кроме того, он сам стал писать прозу, довольно слабую. О своем писательстве Икрамов говорил приблизительно так: «Я знаю, что я пишу дерьмо, но вкус у меня отменный». И, говоря, что «пишет дерьмо», он тем не менее ждал от меня таких же похвал, каких удостаивал меня. А не дождавшись, злился. Раньше хвалил все, что бы я ни написал, теперь ко всему придирался. Моя песня «Рулатэ», повсюду тогда звучавшая, нравилась всем, кроме него. Камил раскритиковал весь текст, начиная с первой строчки:
— Что это значит — «в жизни всему уделяется место»? Чему уделяется?
— Читай внимательно текст, — отвечал я. — Там сказано: «Всему уделяется».
— Разве ты не чувствуешь, что так сказать нельзя?
— Не чувствую.
— А эта строчка: «Если к другому уходит невеста, еще неизвестно, кому повезло». Что это значит?
— Это значит, что ты намеренно перевираешь текст. Если написать «еще неизвестно», то из-за лишнего слога нарушится размер, а у меня написано «то неизвестно»…
Наши споры неизбежно кончались мелкими ссорами. Я чувствовал, что мы, чем дальше, тем больше, раздражаем друг друга, и переставал ходить в Гавриков переулок. Камил инстинктивно искал мне замену. Подружившись с Володей Тендряковым, старался как можно чаще бывать у него. Я по Камилу не скучал, но страдал оттого, что не видел Иру, искал встречи с ней без него, и она стремилась к тому же. Вот тогда-то мы с Ирой и переступили черту, не представляя себе, какие сложные переживания ждут нас впереди. Счастье от встреч с любимой женщиной, конечно, омрачалось сознанием, что счастье это ворованное. И сладость греха, и угрызения совести, все чувства во мне перемешались, жизнь стала беспокойной. Я снял квартиру на 5-й Парковой улице, в Измайлове (тогда это считалось дальней окраиной), и, чтоб ездить оттуда в город, купил себе за две тысячи рублей подержанный «Запорожец» — тот первый, «горбатый», с мотором в 23 лошадиные силы. Покупка машины, как ни странно, способствовала примирению Икрамова со мной. Я тоже подружился с Тендряковым и с его молодой женой Наташей Асмоловой. Они жили безвыездно на даче в Красной Пахре, добираться туда было сложно. Камил охотно пользовался мною как шофером, а я обязанности шофера охотно исполнял, поскольку это помогало мне почти не расставаться с Ирой. А в городе мы тем более виделись лишь с небольшими паузами. Днем на моей тайной квартире, а вечером у них дома. Я был плохим конспиратором, своей влюбленности в Иру особенно не скрывал, и, наверное, все, кто был тому свидетелем, это видели, включая самого Камила. Но он почему-то на это никак не реагировал и, как мне казалось, даже молчаливо поощрял наши отношения, имея свои потаенные планы, и способствовал им частыми поездками на свою узбекскую родину.
«Он покупает автомобили!»
Свою главную книгу я задумал в 58-м году, а писать начал в 63-м. Очень скоро понял, что этот замысел заведет меня далеко. В надежде легализовать замысел, я уже на начальной стадии заключил с «Новым миром» договор на роман «Жизнь солдата Ивана Чонкина». В заявке схитрил, сообщив, что собираюсь написать роман о простом солдате, прошедшем всю войну и дошедшем до Берлина. Схитрил, но не соврал. Сюжет был задуман именно таким, каким он вышел, а то, что образ солдата получится у меня не вполне совпадающий с хрестоматийно-советским, так этого я никому не обязан был сообщать. Если бы я с самого начала сказал, что моим героем будет нелепый, маленький, кривоногий и лопоухий солдат, не видать бы мне договора, но он был со мной заключен, и я получил аванс, весьма, впрочем, скромный. В то же время главное денежное поступление было у меня от Мосфильма, где был куплен сценарий «Хочу быть честным». Там я получил денег примерно в десять раз больше, чем в «Новом мире», после чего купил себе тот самый «Запорожец». Подъехал на нем к «Новому миру», поставил его под окном отдела прозы и показал Асе Берзер. Когда показывал, в комнату неслышно вошел заместитель Твардовского Алексей (Лешка) Кондратович. Он обычно в отдел прозы входил тихо и, потолкавшись среди других, так же тихо уходил,
