нет?! Нету лопаты?! А-а-а!
И, закричав так, что мы отшатываемся от него, Тёха хватает Хорька, точно мешок, и, взвалив его на плечи, с остервенением бежит по снегу, туда, где во тьме подрагивает теплый желтый огонек. Он бежит, разбрасывая снег, и все повторяет:
— Лопаты нет?! Нет лопаты?! А-а-а!!!
Мы несколько секунд в оцепенении смотрим вслед Тёхе, а потом бросаемся за ним. Бежать трудно — снег оказывается глубоким и рыхлым. Я на бегу думаю — каково же Тёхе тащить Хорька, если нам, порожним, так тяжело?
И тут Хорек начинает петь. Сиплым, каким-то свистящим голосом, но громко, без мелодии, он выкрикивает слова. Вначале бессвязные, постепенно они складываются в строчки. Это именно песня. И все мы эту песню знаем…
— Ложкой… снег мешая… — плюется словами Хорек, — ночь… идет… большая! Что же ты… глупышка… не спишь? Спят твои соседи… белые медведи… Спи и ты скорей… малыш…
Я догоняю Тёху который уже не может кричать и только хрипит, на ходу переваливаю на себя вялое тело Хорька, командую:
— Губастый! Иди вперед, топчи дорогу!
Мимо меня проносится тень — Шуня опережает Губастого и идет, идет, разбрасывая снег, утаптывая его, чтобы мне было легче.
А Хорек все поет, и мне на секунду кажется, что где-то в стороне, вон там, у леса, прогуливаются по снегу большая добрая медведица и ее маленький умка. Скоро, совсем скоро они придут к нам на помощь.
Вместо медведицы появляется Сапог, забирает у меня Хорька. Потом его некоторое время тащит Губастый, но он быстро спекается. Когда отдохнувший Тёха принимает голосящего Хорька, огонек становится виден совсем отчетливо.
— Только бы не будка! — говорит, тяжело дыша, Губастый. — Только бы не будка…
— Какая, мля, будка? — кричит ему в спину Сапог.
— Трансформаторная, вот какая. Бывают такие будки — стоят, гудят, свет горит, а людей нет.
— Хватит базарить! — рычу я на них и вдруг ловлю себя на том, что говорю как Тёха.
И еще я понимаю, почему Тёха так говорит…
Вскоре мы уже различаем постройки, над которыми горит на столбе фонарь, — забор, две темные крыши с трубами. У забора стоит трактор, потом становится понятно, что темное пятно рядом — это накрытая толем заснеженная поленница.
Дом! Жилой дом! Не будка, не остановка, не одинокий фонарь, горящий невесть по чьей прихоти, — дом. Люди. Они нам помогут.
А Хорек все сипит:
— Мы плывем… на льдине… как на бригантине… По седым… суровым морям! И всю ночь соседи… звездные… медведи светят дальним… кораблям…
Неожиданно мы оказываемся на дороге. Укатанная, ледяная, она идет вдоль леса и упирается в дом. Идти сразу становится легче. Слышится собачий лай.
— Бригантина! — победно смеется Шуня. — Тёха, ты — бригантина!
— А ты — балаболка! — с натугой отвечает ей бригадир, в очередной раз принимая от Сапога живую ношу.
В этот момент я успокаиваюсь. Сложно сказать почему. Успокаиваюсь — и все. И когда мы останавливаемся перед высоченными воротами, за которыми гулко и яростно бухают уже не один, а два пса, я бестрепетно бью кулаком в стылые доски.
— Э, хозяева! Открывай!
Сапог и Губастый присоединяются ко мне. Втроем мы барабаним по высокому забору, по воротам и орем что есть мочи!
Неожиданно вспыхивает мощный прожектор на столбе. Мертвенный свет заливает большой двухэтажный дом под красной крышей, двор и площадку перед воротами. Лай смолкает, слышится скрип досок. Над забором появляется человеческий силуэт, потом второй, третий. Мы отходим на несколько шагов, прикрывая глаза от слепящего прожектора.
— Чего надо? — хриплым, должно быть, спросонья голосом спрашивает кто-то.
Я разглядываю хозяев странного дома. Слева — парнишка наших лет. Он в офицерском зеленом бушлате, вязаной шапочке, в руках сжимает двуствольное ружье. Справа — женщина в овчином тулупе с высоким мохнатым воротником. У нее на голове пуховый серый платок. И она тоже вооружена, причем если парнишка держит свое ружье стволами в ночное зимнее небо, то тетка целится в нас, переводя ружье с Тёхи на Сапога и обратно.
А по центру, возле ворот, из-за забора выглядывает мужик с короткой бородой. Он без шапки, в телогрейке. Оружия не видно.
— Че надо, че надо… — кричит Губастый. — У нас друг… товарищ заболел. Умирает! Помогите!
Словно в подтверждение его слов, Хорек заходится приступом лающего, надсадного кашля.
— Пневмония, — коротко говорит женщина, опуская ружье. — Коля, открывай!
— Аслан! — Мужик с бородкой поворачивает коротко стриженную голову к парнишке. — На крыльцо иди. И собак прибери.
Парнишка исчезает. Гремит цепь, лязгает засов, и одна из воротин приоткрывается.
— Заноси! — командует мужик.
Мы следом за Тёхой, сгибающимся под обмякшим Хорьком, входим на просторный двор, замощенный досками, словно это пол в доме. Слева, у высокого крыльца, ведущего в дом, стоит Аслан с ружьем наготове. В глубине двора темнеют сараи, справа квадрат двора замыкает рубленая баня.
Женщина, передав ружье мужику, подходит к Тёхе, ловко перехватывает Хорька, заглядывает ему в лицо, щупает лоб.
— Ох, господи, да он горит весь! Коля, прими ребят, а этого я наверх.
И, повернув к нам красное сердитое лицо, спрашивает:
— Вши есть? Чесотка?
— Не, — за всех отвечает быстрый на язык Губастый. — Мы чистые…
Женщина с Хорьком на руках, путаясь в длинных полах тулупа, бежит к крыльцу.
— Таня! Таня! — кричит она.
Скрипит дверь, появляется белобрысая девчонка лет четырнадцати в сером пальтишке.
— Что, мама?
— Скажи Оле, пусть шприцы ставит кипятиться! Потом камфору достань из холодильника, пару ампул, пенициллина ампулу, анальгин, спирт, вату— и наверх!
— Поняла! — Девчонка распахивает дверь, чтобы женщине было удобнее занести Хорька, и скрывается в доме.
Мы топчемся у ворот. Пар от нашего дыхания в свете прожектора кажется почти черным. Собаки, два здоровенных лохматых пса, посаженные на цепь у бани, начинают недовольно ворчать и скалить клыки.
— Кто такие? — спокойно спрашивает хозяин дома.
Аслан у крыльца все так же держит нас на прицеле.
— Мы с поезда, — начинает рассказывать Губастый. — Вагон в тупик загнали, Хорек заболел. Мы огонек увидели…
— Я спросил — кто вы? — напоминает ему мужик.
— Ну, это… экскурсия, — выдавливает из себя Губастый.
— Путешественники мы, — прихожу я ему на выручку.
— Ага, — кивает мужик. — Ясно. Кто старший?
Тёха молча выходит вперед.
— Как звать? — интересуется хозяин дома.
Тёха отвечает.
— А меня Николаем. Путешественники, значит. С разъезда пешкодралом шли?
