запрещено, а они все равно приходят! Прямо в голову к тебе забираются и едут в ней, куда бы ты ни пошел! Ему вот о важном надо, а он думает только о золотокосой девчонке!
Будет думать об Аякчан, которая сказала, что надо разрушить храм. Тоже, кстати, красивая, хотя, конечно, не такая красивая, как золотоко…
Стоп! Храм, думаем о храме. В здешнем храме есть Рыжий огонь, это уже понятно. Черный шаман и компания не врали и не морочили его. Ведь как-то же попал Рыжий огонь в тело одного посредственного игрока в каменный мяч, делая его лучшим. И другой каменный мяч, полный черной воды и Рыжего пламени, очутился в лапах тигрицы-Амбу. Хадамаха со страхом взглянул на ледяной тротуар под ногами. Где-то там, глубоко-глубоко под коркой мерзлой земли, и даже еще глубже, раскинулось Озеро черной воды. И Рыжее пламя металось между ломаных зубчатых скал. Трясясь и подпрыгивая, железная труба тянула его сюда, в Средний мир, и ее дрожь передавалась по всей Югрской земле – и лезли на поверхность то чэк-наи, то мэнквы, то эти… как их… кули. Разрушить храм, разнести трубу вдребезги и закрыть проход… Ну и как ты его разрушишь? Там ведь и храмовая стража, и жрицы, и еще эти… которых он в Нижнем мире видел. Хадамаху передернуло, когда он вспомнил спустившихся по трубе жутких тварей. Кто они такие? Откуда взялись?
– Ты-ы! – воющий, на слезе, вскрик заставил Хадамаху резко остановиться.
– Ты где шлялся, негодник?
Воинственно уперев кулаки в бока, перед Хадамахой возвышалась бабушка. То есть доставала она ему едва ли до подбородка, но все равно возвышалась. Парень ошалело повертел головой – он стоял на своей улице. Перед дядиным домом. И какого же куля он сюда забрел? Теперь от скандала не отвертишься никакими силами – разве что повернуться и бежать!
– На работе, бабушка! – кротко сказал Хадамаха.
– Какая там работа, какая работа – по улицам шляешься целый День! – моментально сорвалась она на крик. – Тебя соседи видели! – обрушила она сокрушительный аргумент ему на голову.
– Бабушка, я стражником работаю, – все так же кротко напомнил Хадамаха.
– Так что, если стражник – по улицам шляться, когда мне на голову дом рушится? – немедленно парировала она.
Хадамаха посмотрел на дом – тот был совершенно цел. Видно, бабушка успела его обратно построить. Сквозь мутную прозрачность ледяных окошек окрестных домов просматривались розоватые пятна лиц – соседи наблюдали за развитием скандала.
– Я тут с ума схожу! Может, ты уже мертвый давно! – и бабушка обвиняюще заплакала.
– Погоди… – Хадамаха сдвинул брови. – Тебе ж соседи сказали, что меня видели! Они мертвым меня видели? И дядя тоже живой – он во дворце был, но вовремя…
– Вот! – не слушая, с глубоким удовлетворением в голосе выдохнула бабушка. – Целый День по улицам шляешься, а потом приходишь и бабушке гадости говоришь! Ты за этим явился, да? Так вот я тебе скажу – топтать себя ногами не позволю!
Несколько физиономий высунулись из приоткрытых дверей – убедились, что никакого топтания ногами не наблюдается, и разочарованно спрятались.
– Ты… ты просто измываешься надо мной, а я этого не хочу, не хочу, оставь меня наконец в покое! – продолжала разоряться бабушка. – Видеть тебя не могу! – и она отчаянно, как спасаясь от преследующего ее монстра, кинулась в дом.
Хадамаха вздохнул. Ну да, раз он оказался живой, поесть, смыть гарь и тем паче выспаться нормально ему уже не светит. Хадамаха зевнул – аж челюсти скрипнули. О том, чтобы войти в дом, и речи быть не могло – сквозь распахнутую дверь слышались яростные рыдания. Потом громким шепотом – а то еще Хадамаха не услышит! – выдохнула:
– Мерзавцы, сволочи! Что он, что мать его!
А вот тут Хадамаха почувствовал, что терпение его лопнуло.
– Бабушка! – делая шаг к двери, гневно вопросил он. – Ну ты это… за что же? Ну я не знаю… Тебя же никто сволочью не называет! – выпалил он.
– Меня? – бабушка возникла на пороге, как дух-юер, – вот ее не было, а вот она уже есть. – Конечно, меня никто так не называет, потому что я очень хороший человек! – с глубокой убежденностью сказала она. – А тебе полезно правду о себе узнать – может, задумаешься! – и дверь перед носом у Хадамахи с треском захлопнулась.
– А ведь она действительно неплохой человек. Ну была хотя бы, – облокотясь на невысокий заборчик, сказала соседка-кожевница. – Мы когда тринадцать Дней назад сюда приехали город строить, кабы не помогали друг другу, пропали бы все как один. Бабка твоя работала, как ездовая лайка в походе: и дом они с твоим дедом строили, и в помощи никому не отказывали. Тут же, считай, сплошная тайга была – храм только посреди вырубки стоял, да и тот не до конца отлитый. Даже шамана ни одного, а твоя бабка знахарка хорошая – всех лечила. Хоть мороз лютый, хоть пурга, она сумку с травами в руки – и бегом. Не знал?
– Знал, – кивнул Хадамаха. – Мама рассказывала. Бабушка – хороший человек. Поэтому все, что она говорит да делает, – хорошо. А если кому не нравится, так они счастья своего не понимают, бабушка дальше будет делать, что решила, – пока не поймут.
– М-да, мама твоя… – кивнула кожевница. – Была б она жалкая какая, беспомощная – бабушка б на заботу о дочери жизнь положила. А мать твоя сама о ком хочешь позаботиться могла, получалось, что бабушка вроде как не у дел. Нет, мы, конечно, видели, что между ними нелады, но чтоб бабка мать твою так обидела, что та ушла по-медвежьи жить – не ожидали! – она покрутила головой.
Хадамаха поглядел на женщину с любопытством:
– Вы – знаете?
Кожевница махнула рукой – глаза ее блеснули:
– Чего тут знать-то? Даром, что ли, дядька твой куртку на два размера больше заказал? Кто у тебя батька, догадаться не сложно. А то, что Мапа к себе только несправедливо обиженных, кому уж и идти некуда, принимают, всем известно. Бабка твоя потому и не сознавалась, куда дочь делась. Мы думали, пропала она, как и все остальные.
– Какие – остальные? – спросил Хадамаха.
– И-и, парень, то такая история страшная была! Девчонки у нас пропадать стали. Молоденькие совсем, вот как ты сейчас. И такие… непростые… умненькие и с характером – вроде твоей матери. Мы потому и подумали, что она тоже пропала, хотя она и постарше остальных была.
– Что значит – пропадали? В тайге? – затаив дыхание, спросил Хадамаха.
– Да в тайге-то понятно – волки задрали или медведь, не в обиду твоей родне будь сказано…
Хадамаха только резко мотнул головой, показывая, что не обижается.
– Прямо в городе пропадали! – продолжала кожевница. – Города-то тогда еще не было – лес рубили, чумы ставили. О ледяных домах никто и не помышлял – все бедные были. И народу вовсе немного – все на виду. А девчонки – вот она тут, родители на нее глядят, с подружками она пересмеивается. А потом… в чум зайдет, за поленницей наклонится или еще что – в общем, потеряют ее из виду хоть на мгновение… И все! Исчезла, как в воздухе растворилась!
Хадамаха сильно потянул носом воздух. Ему казалось, что запах добычи усилился, а след стал заметней.
– А эти девчонки… они не возле храма пропадали?
– Да что ты, Эндури с тобой, при чем здесь храм? – махнула на него загрубелой ладонью кожевница.
Хадамаха разочарованно сник.
– Хотя в храм те девчонки ходили, – неожиданно сказала она. – Жриц у нас тогда едва ли с пяток было, вот они и искали девчонок. Но не подошли, ни одна – нету, сказали, силы к Голубому огню.
– К Голубому, – повторил Хадамаха и вдруг, круто повернувшись, зашагал прочь.
– Эй, ты куда? – удивленно окликнула его соседка. – Хочешь, зайди ко мне – поспишь, я тебя накормлю.
Хадамаха остановился, провел ладонью по лицу, будто стряхивая невидимую паутину.
– Нет, спасибо, я в караулке пару свечей посплю, я всегда так делаю. А вы не помните… этих
