он на такого вот — «гиббона». А сколько их еще бегает сейчас по всему Афгану, воюя по другую сторону баррикад?
Однако, что-то я здорово приустал, глядя на все эти выкрутасы ополченцев. Явно все эти «показательные выступления» прежде всего, были рассчитаны на то, чтобы наехать на мою психику. Пожалуй, любой человек увидевший подобное, долго еще будет чувствовать себя неуютно в окружении таких вот «человеков с ружьями». Лучше бы не видеть мне всего этого. А я то все удивляюсь, откуда у «духов» столько силы воли и сноровки. Мы их колошматим без меры, бомбами закидываем, а они словно птица феникс — вновь из пепла возрождаются. Вот они, эти самые «духи», но только пока не кусачие. Стоит лишь по ошибке, или злому умыслу дать таким по зубам, и живым от них уже не уйдешь.
Я сказал Хакиму, что вполне удовлетворен тем, что сейчас увидел, и обязательно буду ходатайствовать перед своим кабульским руководством о передаче постов второго пояса обороны Кандагара ополченцам Мамад-хана, и только им. Хаким тут же перевел мои слова Мамад-хану, и тот расплылся в самодовольной улыбке. В знак всеобщего согласия и взаимопонимания был совершен соответствующий обряд. Кто-то из афганцев принес полное ведро воды, и хозяева, и гости по очереди вылили её небольшими порциями на землю. Что сей ритуал означал, я так и не понял, но поучаствовать в нем пришлось и мне. Потом Мамад-хан взявшись за руки с Хакимом и заместителем ложестика, предстали перед объективом моего фотоаппарата. А афганцев медом не корми, лишь бы посниматься. Остальные ополченцы, да и царандоевцы тоже, взгромоздившись на грузовик, попросили и их запечатлеть на память о столь знаменательном событии, и их усатые физиономии едва уместились в видоискателе «Зенита».
Прощальные обнимания, лобызания, добрые напутственные слова друг другу. Правда, слез умиления я тогда на лицах афганцев не заметил, да и чепчики в воздух никто не бросал.
Тем не менее, предварительные переговоры прошли весьма успешно, и мы имели моральное право гордиться собой.
Наступила пора возвращаться в Кандагар.
Когда мы тронулась в путь, нафары Мамад-хана открыли беспорядочную стрельбу в воздух из всех имеющихся у них стволов. Один только Мамад-хан не стрелял. Он молча стоял посреди пыльной дороги, скрестив на груди свои жилистые руки, и с прищуром смотрел вслед уходящей колонне.
Часть пятая. Прощальные «гастроли»
Глава 30. Обстановка резко ухудшается
Двадцатого марта в Афганистане наступил «Навруз» — мусульманский Новый год. А коли так, то на работу мы опять не будем ездить целых три дня. У афганцев праздники, значит у нас выходные дни. У нас праздники — выходные дни у афганцев. Одним словом — круговорот пустоты в природе.
Лично для меня первый день праздников был примечателен тем, что на работу все-таки пришлось поехать. Мы едва собрались позавтракать, как с КПП городка прибежал посыльный, который и сообщил мне «приятную» новость, о том, что за мной приехал «Ландкрузер» командующего. Ну, надо же, такая великая честь. Неужели в городе или на постах обороны произошло ЧП? Хотя, по логике вещей, все должно было произойти с точностью до наоборот. Если бы в городе произошло что-либо из рук вон выходящее, Мир Акай наверняка не стал бы гонять в «кампайн» свою машину.
Накануне вечером и практически всю ночь лил сильный дождь. Словно сама мать-природа напоследок решила очиститься от скверны, накопившейся за истекший год. А рано утром тучи разом разбежались в разные стороны, и умытое солнце заиграло своими яркими лучами, отражаясь ими в многочисленных лужах.
Сколько раз мне приходилось ездить в город, и возвращался обратно, но я никогда не видел такого количества людей, сколько их было на улицах Кандагара в тот праздничный день. То ли оттого, что после проливного дождя воздух был свеж и чист, а жара спала, то ли оттого, что в городе не было видно ни одного советского солдата, но именно в этот день я впервые увидел кандагарцев совсем в другом ракурсе. Нет, ничего в их внешнем виде особого не произошло, но вели они себя намного раскованней обычного, а лица их источали радостные, светлые улыбки. И словно не было на этой земле никакой войны.
В центре города, в непосредственной близости от ворот «Идго», афганцы еще накануне установили высоченные качели и небольшие карусельки. И вот теперь, когда наступил этот праздник обновления, «аттракционы» стали местом массового паломничества горожан. Кандагарская молодежь, стоя на широких досках качелей сразу по несколько человек, методично раскачивала их, взлетая к небу, с тем, чтобы уже в следующее мгновение рухнуть вниз, к земной тверди. Если следовать народному поверью, впервые услышанному мной в Кандагаре, именно во время катания на качелях душа человека очищается от скверны житейского бытия и становится намного чище.
А в это самое время, маленькие дети-несмышленыши с радостным визгом катались на малюсеньких карусельках, сделанных их обычных жердин. Бородатый мужик, по всей видимости — ответственный за детские «аттракционы», стоял возле вертикальной карусели, и, перебирая руками жердины, раскручивал её вместе с сидящими в люльках детьми. Тут же, буквально в нескольких шагах от импровизированного «Луна-Парка», полуголая малышня бегала по лужам, умышленно падая и кувыркаясь в дождевой воде. Шум, гам, веселье. Наиболее пронырливые торгаши, подогнавшие свои передвижные ларьки к месту развлечений, бойко торговали фруктами, жвачками и охлажденными напитками.
Одним словом — праздник.
Не успел я войти в кабинет Мир Акая, как он сразу же поволок меня в офицерскую столовую. До обеденного перерыва было еще далеко, но праздничное застолье там было уже в самом разгаре. Когда я вошел в столовую, начальник политотдела — Гульдуст произносил пламенную речь, поздравляя всех присутствующих с наступившим праздником. И хотя из спиртного я на столах так ничего и не увидел, лица у большинства из сидевших за столами людей, были отнюдь не трезвыми. По всей видимости, еще до начала официальных торжеств, многие из них слегка «усугубили» в своих служебных кабинетах. И где только черти раздобыли в Кандагаре спиртное. Наверняка кишмишовкой опять баловались. Приучили мы их на свою голову пьянствовать, и теперь, только преждевременная смерть отучит их от этой «вредной» привычки.
Поскольку на тот момент я был самым главным царандоевским мушавером в провинции, пришлось и мне держать слово. Был весьма краток. Поздравил всех с праздником и пожелал наступления скорейшего мира на многострадальной афганской земле. Последние слова здорово задели за живое почти всех присутствующих, и бурно выражая свои эмоции, они полезли ко мне с объятиями. Стало быть, всем им эта война тоже осточертела. Каждому хочется пожить мирной жизнью, от которой они давно уже отвыкли.
Мне почему-то захотелось выйти на свежий воздух. Спазмы перехватили горло и охлажденный «Спрайт» не лез в глотку. Видимо от предчувствия приближающегося дембеля я стал таким сентиментальным. Чуть что подобное случается, не могу с собой совладать, и слезы начинают душить откуда-то изнутри. Возможно, это ещё и от сознания того, что сам не мало горя принес этим людям. Поди, разберись теперь, на чьи головы падали многочисленные «шуравийские» бомбы и ракеты, посланные по моей наводке. Подсоветный Аманулла конечно же догадывался, что мой неподдельный интерес ко всей поступающей из «зеленки» информации, имеет свое продолжение в её реализации. Уже потом, когда возвращавшиеся из «зеленки» агенты или их связники с ужасом в глазах рассказывали об очередной трагедии, что там разыгралась, Аманулла да и остальные подсоветные, понимали, откуда ветер дует. Может быть, именно поэтому они всё чаще стали укрывать от меня большую часть информации. Возможно, делали они это в надежде на то, что всё это им зачтется после ухода советских войск из Афганистана. Наивные люди! Они свое дело уже сделали, и если к власти прорвутся «духи», всем им однозначно поотрезают головы. И кто знает, сколькие из тех, что сейчас сидят на этой импровизированной пирушке, останутся в живых. Кто-то погибнет завтра, а кто-то через год. Но, скорее всего, у всех, кто честно служил этому
