Солдат колеблется.
— Оно, конечно, камень человека не стоит. Но зачем было рушить памятники героям? Тем, что за святое дело полегли?
— Сначала снесли только памятник Сталину.
— Сталина мы тоже не признаём, — хмуро соглашается солдат.
Его раскосый коллега раскуривает могучую самокрутку и с наслаждением выпускает дым. Третий вдруг выходит из каменной неподвижности и грубо ворчит:
— Хватит разговорчиков.
Первый машет рукой и быстро говорит:
— Разойтись! Разойтись!
И ныряет в глубь танка.
Поздним вечером проезжаем городок Хедьесалом и приближаемся к венгерско-австрийской границе.
За несколько километров перед границей нас останавливают возвращающиеся оттуда таможенники. Они, как обычно, отправились на службу, но советские солдаты не допустили их. Венгры и нам советуют повернуть. Шофёр колеблется, но мы уперлись. Едем лесной дорогой среди сгущающегося мрака.
Наконец, мигает огонёк. Машина останавливается. Выходим и делаем несколько шагов, пока нас не останавливает громкий оклик по-русски.
Впереди белеет опущенный шлагбаум. За шлагбаумом туманно маячат спящие танки. Перед шлагбаумом — солдат с автоматом наизготовку. Не называя себя, мы вступаем в переговоры.
— Можно перейти границу?
—
Повезло — что бы мы делали, если бы позволил?
— А что, только сейчас нельзя? А завтра утром, например, будет можно? А если не завтра, то когда?
—
— А с той стороны в Венгрию можно перейти?
— Тоже нет. Там уже два дня стоят машины Красного Креста, а мы не пропускаем.
Ну что ж, мы докладываем часовому, что смирились, — и неожиданно слышим смущённый, изменившийся голос:
— Я лично вам полностью сочувствую, товарищи, но что поделать — приказ.
Мы желаем ему спокойной ночи и возвращаемся в машину.
Долго тянется ночная дорога от австрийской границы до Будапешта. Нас постоянно останавливают бдительные патрули национальной гвардии. Проверка документов, дружеская улыбка: «lengyel ujsagiro» — и снова в путь. Однако едва зелёная «варшавка» набирает скорость — следующий патруль.
Не так ли выглядят в эту ночь все венгерские дороги? Я воображаю себе страну, погружённую во мрак, и тысячи спокойных, но решительных часовых, заступающих путь тому, кого нельзя пропускать…
Только в одном случае парни с трехцветными повязками опускают руки: когда по шоссе, ровно гудя моторами, движутся зелёные советские бронетранспортеры. Тогда часовые отходят в сторону и провожают транспортеры хмурым вопросительным взглядом. Не провоцировать.
Две из наших встреч с патрулями не ограничиваются проверкой документов. В первый раз — когда мы только что повернули от границы. Видно, мы возбудили подозрения своим упрямством, когда нас предостерегали, что на границе искать нечего. В наказание теперь сидим в будке и разглядываем подразделение гвардейцев, которые во главе с командиром дисциплинированно слушают запущенное на полную катушку радио «Свободная Европа».
Эпизод был бы скорее юмористическим, если бы один из наших не признался шёпотом, что у него в кармане три удостоверения AVH, подаренные на память будапештскими повстанцами. Если их сейчас найдут! Но до обыска не доходит. Комендант милиции в Хедьесалом в конце концов верит, что к белому шлагбауму нас толкало только журналистское любопытство…
Второй раз — уже проехав Дьёр и Комаром — нам приходится вылезти из машины, и её всю перетрясают. Когда мы залезаем обратно, начальник патруля объясняет: тут проезжали какие-то машины и разбрасывали газетки, подписанные Коммунистической партией Чехословакии. Паскудные газетки. Вот одна.
Из венгерского текста мы понимаем только «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Зато достаточно выразительна карикатура, которая, видимо, изображает смысл венгерской революции. С австрийской стороны границы стоят господин с животиком (капиталист), господин с усиками (помещик) и господин в экзотическом мундире (хортист). С другой стороны радостно протягивают объятия венгерские повстанцы. Марьян берёт газетку для коллекции.
Когда выясняется, что мы — не чехи, распространяющие антиповстанческую пропаганду, нас отпускают с миром.
Мы перегоняем длинную колонну грузовиков, наполненных розовыми мясными тушами. Вспоминается корчма в Аче и обида крестьян, когда мы спросили, почём они продают продукты в Будапешт. «Мы денег не берём! Там кровь проливают…» А эти грузовики с мясом — не то же ли выражение солидарности со столицей?
Последний раз у нас проверяют документы уже вблизи гостиницы, на Сапожной площади. Въезжаем на тихую улицу Михая Мункачи. Почти два часа ночи.
— До завтра! — прощаемся мы с венгерскими друзьями. — До завтра!
В гостинице мы безжалостно будим товарищей. Надо же поделиться впечатлениями от поездки в Задунайский край и, главное, расспросить их о субботних новостях.
Францишка и Лешек тоже были в провинции — на юго-востоке, в Сольноке. Впечатления у них те же, что у нас: в стране наступает стабилизация, правительство становится настоящим правительством, получает поддержку всех революционных сил.
В Будапеште сегодня было спокойно. За пятницу и субботу — ни одного происшествия. Многие авоши добровольно являются в следственную комиссию на улицу Марко. Попытка подсчитать, сколько человек пало жертвой линчеваний в те дни, когда они происходили, т. е. от вторника до утра четверга, дала как наиболее вероятную цифру 70–80 человек.
С утра шли переговоры о выводе советских войск. В первой половине дня — в здании парламента, а вечером венгерская делегация отправилась к русским. В делегации генерал Малетер, генерал Иштван Ковач и министр Ференц Эрдеи. Кажется, они ещё не вернулись.
…Перед сном я думаю о перспективах венгерской революции — какими они рисуются в эти дни стабилизации. Конечно, я не знаю, какое устройство укрепится в конце концов в Венгерской Республике. Однако похоже, что мы увидим тут любопытный синтез основных достижений народной демократии (вся земля в руках крестьян, национализированные заводы и банки) с многопартийностью, свободой печати и другими атрибутами либеральной демократии. Будет ли такое устройство одним — быть может, очень долгим — из путей к социализму? Я не решился бы этого утверждать. Зато о пути, по которому вели страну люди типа Ракоши, я уж точно знаю, что он не приводит ни к чему, кроме падения и рабства.
Так или иначе, а начинается сложный процесс развития, от которого не приходится ждать немедленных плодов. А мне пора домой…
Воскресенье, 4 ноября
…В глубокий сон вторглось что-то извне — не могу осознать, не хочу открывать глаза, стараюсь снова погрузиться в ту не ограниченную ощущениями глубь, где я пробыл так недолго. Но упрямое что-то ломится
