— Навряд ли.
— Тогда погуляем.
— Ради Бога, — сказал Ронни, — не приставай ты ко мне!
Они уставились друг на друга. Взгляд у Ронни был пламенный и несчастный, но Сью прочитала в нем ненависть, глухую ненависть того, кто связан с тобой, хотя и разлюбил. Да, в таких случаях даже говорить и то трудно. Она глотнула воздух и пошла к окну.
— Прости, — сказал Ронни, — виноват.
— Нет, — сказала Сью. — Так лучше. Давно пора все выяснить.
Она чертила пальцем по стеклу какие-то кружочки. В комнате долго висела тяжкая тишина.
— Наверное, нам надо разойтись? — сказала она наконец.
— Как знаешь, — ответил Ронни.
— Хорошо, — кивнула Сью и направилась к двери.
Он забежал вперед и дверь подержал. Кто вежлив, тот вежлив.
Наверху, в своей спальне, Монти Бодкин неожиданно повеселел.
— Ти-ри-рим, — запел он, — пом-пом-пом!
Его осенила мысль.
Началось с бальзама. Видимо, живительный жар коснулся и мозговых клеток, но Монти подумал, что бальзам — не три-четыре унции жидкости, пахнущей заразным болотом, а символ. Если Ронни носит флаконы с бальзамом, значит — все в порядке, ссора забыта, старый добрый друг снова стал старым добрым другом. А добрые друзья делают добрые дела.
Дело, которого ждал теперь Монти, заключалось в том, чтобы пойти к Биджу и взять у него рукопись. Уговорить дворецкого может не каждый. Да, конечно, Пилбем — большой мастер, рано или поздно он ее украдет, но зачем такие сложности? И потом, ему придется платить.
Заглядывая в комнаты, Монти обнаружил друга в бильярдной и направился к нему доверчиво, как мальчик, пришедший в гости к любящему и богатому дяде. Он не умел читать в мыслях.
— Ронни, старик, — сказал он, — не уделишь минутку?
Ронни осторожно положил кий. Конечно, он смирился с тем, что Сью предпочла этого человека, но одно дело — смириться, другое — дать по голове.
— Да? — отозвался он.
— Вот скажи, — попросил Монти, — как ты с этим Биджем?
— В каком смысле?
— Ну, питает он к тебе феодальную преданность? Хочет угодить молодому сеньору?
— Что ты порешь?
— Я не порю.
— Так говори яснее.
— Сейчас, сейчас. Дело вот в чем: у Биджа есть одна штука, которая мне очень нужна. Может быть, ты бы к нему пошел и, ну, оказал воздействие, использовал свое влияние, чтобы он был… как это… податливей.
— Ни черта не понимаю.
— У него эта рукопись, а мне он ее не дает.
— На что она тебе?
Как и в недавней беседе с виконтом, Монти решил, что честность — уместней всего.
— Ты все про нее знаешь?
— Да.
— Что Галли не хочет ее издавать?
— Да-да.
— А у «Мамонта» с ним договор?
— Нет, этого я не знаю.
— Договор. Папаша Тилбери рвет и мечет. У него всякие права, такие, сякие, чуть ли не скандинавские, а ты знаешь, какие перспективы у этой книжки? Вся помойка наших сэров и пэров! В общем, теряет тысяч двадцать, если Галли не уступит. Короче говоря, старик, он обещал мне, что возьмет опять к себе в обмен на рукопись. Он ведь меня выгнал.
— Я думал, ты ушел сам.
Монти скорбно улыбнулся.
— Возможно, такой ходит слух, — сказал он. — А на самом деле выгнал. Почему — долго рассказывать. Главное, если я ее украду, он возьмет меня обратно.
— Зачем тебе это нужно?
— Я должен где-то работать.
— Вроде тебе и тут неплохо.
— Могут уволить.
— Жаль.
— Да уж, очень жаль, — согласился Монти. — Но если ты мне поможешь, Тилбери меня возьмет и я смогу жениться.
Ронни, скажем так, передернуло. Нет, что же это такое! Уводят невесту и еще просят помочь. Он думал, Монти поделикатней…
— Сможешь?
— Да.
— На Саре Вирджинии Юарт?
— А? Э? О? Ах вот ты о ком! Нет, Сара умерла. Да, да, да. Умерла от чахотки. Жуткое дело.
— Ты говорил, от пневмонии.
— Нет. От чахотки.
— Ага, ага… Значит, ты любишь другую?
— Еще как!
— И она тебя любит?
— Жутко.
На Ронни снизошла беспечность. В конце концов, важно ли это? Важно ли вообще что-нибудь?
Тут на него вдобавок снизошла и страсть к широким жестам, дух Сиднея Картона[64], с той лишь разницей, что Сиднею, если мы не перепутали, все это доставило радость, а ему — злобную скорбь.
Монти увел от него Сью. Она ушла не пикнув. Прекрасно. Что ж, он им покажет. Они увидят, что такое истинный Фиш.
— Зачем тебе Бидж? — сказал он. — У него рукописи нет.
— Что ты, есть. Я видел, он ее читал…
— А потом отдал мне. — Ронни взял кий и прицелился к шару. — Она у меня в ящике. Бери, если хочешь.
Монти ахнул. Сын Израиля, на которого внезапно посыпалась манна, не испытывал такой благодарности, удачно смешанной с удивлением.
— Ну, старик! — сказал он. — Ну, даешь!
Ронни не ответил, он был занят.
Глава X
Гроза прошла, а Галли Трипвуд маялся и томился. Любимый газон промок, особенно не походишь; промок и шезлонг, не посидишь. Солнце сияет, это да, но мир — слишком мокрый для человека, который не любит сырости, словно кошка.
Он посидел в своей каморке, побродил по дому и наконец обосновался в холле, ожидая собеседника,
