— Вероятно, сэр. Боюсь, как бы мистер Роналд и мисс Сью не устали. Им долго ехать.
— Но приятно.
— Могу ли я спросить, сэр, каковы их финансовые обстоятельства? Когда они заходили, вопрос еще не был решен.
— Все в порядке. А как свинья?
— Тоже в порядке, сэр.
— Значит, порядок царит повсюду. Так обычно и кончается, Бидж.
— О, как вы правы, сэр!
Они помолчали: потом дворецкий осведомился, понизив голос:
— Как приняла это миледи, сэр?
— Какая именно?
— Я имел в виду леди Джулию, сэр.
— А, Джулию! Знаете, Бидж, в ней есть величие. Угадайте с трех раз, что она сделала.
— Не могу, сэр.
— Сказала: «Ну-ну!» и закурила.
— Вот как, сэр?
— Вы ее не знали в детстве?
— Нет, сэр. Когда я сюда поступил, ей было двадцать с небольшим.
— Она укусила гувернантку.
— Неужели, сэр?
— В руку и в ногу. Причем, заметьте, с этим самым ангельским видом. Редкая женщина, Бидж.
— Я всегда глубоко почитал леди Джулию, сэр.
— И знаете, этот Ронни что-то унаследовал. Казалось бы, охламон охламоном, да еще и с ветрянкой, а вот поди ж ты! Сегодня у меня открылись глаза. Я понял, что нашла в нем Сью. Что-то такое есть, да, есть… Видимо, она будет счастлива.
— Я в этом уверен, сэр.
— И слава Богу, а то бы я его удушил. Вы видели Долли Хендерсон?
— Неоднократно, сэр. Когда я служил в Лондоне, я часто ходил в театр.
— Правда, Сью на нее похожа?
— В высшей степени, сэр.
Галахад посмотрел на парк, залитый лунным светом. Где-то журчал ручей, бежавший в озеро сквозь камни и папоротники.
— Что ж, Бидж, доброй вам ночи.
— И вам, мистер Галахад.
Императрица заворочалась во сне и приоткрыла глаз. Ей показалось, что где-то рядом зашуршал капустный лист, а эти листья она могла есть в любое время суток. И впрямь, ночной ветерок нес что-то по соломе.
То был действительно лист, но не капусты, а бумаги. Императрица съела и его, ибо, как истинный философ, принимала то, что дает судьба. Капуста, знала она, придет, когда ей положено.
Потом она закрыла глаз и легко вздохнула. Ее величавые формы освещала серебряная медаль луны.
Дядя Фред весенней порой[73]
Глава I
Двери клуба распахнулись, и молодой человек в прекрасно сшитом костюме, спустившись по ступенькам, направился к западу. Прохожему показалось бы, что взгляд его напряжен и зорок, как у африканского охотника; показалось бы — и не зря. Мартышка Твистлтон шел к Хоресу Пендлбери- Давенпорту, чтобы занять двести фунтов.
Если вы идете к Хоресу от клуба «Трутни», вы спуститесь по Хэй-хилл, минуете Беркли-сквер и по Маунт-стрит, а там по Парк-лейн доберетесь до его дома. И впрямь, минут через десять Уэбстер, слуга Давенпорта, открывал Мартышке дверь.
— Пип-пип! — сказал гость. — Хозяин дома?
— Нет, сэр. На уроке танцев.
— Можно, я войду?
— Конечно, сэр. Пожалуйста, сюда. В гостиной небольшой беспорядок.
— Убираете?
— Нет, сэр. Герцог Данстабл переломал мебель кочергой.
Мы не скажем, что гость удивился; мало того — мы не скажем, что он испугался. Странности дяди Алариха нередко служили темой дружеских бесед, тем более что у Мартышки был и свой дядя, тоже странный. Рассказы о герцоге он слушал примерно так, как слушал бы Ной жалобы на легкий дождик.
— Почему?
— Мне кажется, сэр, что герцога что-то огорчило.
Мартышка решил, что это вполне возможно, и пошел в небольшую комнатку, носившую громкое имя библиотеки, где стал смотреть в окно на Парк-лейн.
Веселого там было немного. Весна, как все английские весны, не могла по глупости выбрать между нежнейшим воздуха теплом[74], любезным поэту, и вполне зимней прохладой. Только что все сверкало, теперь — почему-то мело, и Мартышка заскучал.
Хорес собирался жениться на его сестре, но достаточно ли этого для двух сотен? Нет, недостаточно, думал он, отходя от окна и принимаясь шагать по комнате.
Если вы шагаете по так называемой библиотеке квартиры номер 52, вы рано или поздно наткнетесь на письменный стол. Наткнувшись на него, Мартышка заметил кое-что интересное, а именно — кончик листка, торчащий из-под пресс-папье, а на нем — загадочную подпись: «Клод Плум (частный сыщик)».
Слова эти потрясли Мартышку так, словно он увидел на полу баронета с восточным кинжалом под лопаткой. Обычно он чужих писем не читал, но тут не устоял бы и рыцарь.
Прочитал он повесть, вернее — сагу о какой-то особе N. Автор, то есть частный сыщик, буквально не мог с ней расстаться.
Жила она за границей, ходила в казино, словом — была из тех, кто непрестанно ищет наслаждений. Она не помогала бедным и не размышляла о политике. Когда ей случалось презреть казино, она игр. в тенн. (11–17.00), обед, с 3 др. (2 м., 1 ж.), езд. в Монтрёй с 1 м. или посещ. рест., с 4 м., 4 ж., где задерж. до поздней ночи. Просто напрашивалось выражение «прожигает жизнь». Писал этот Плум хорошо, выразительно, но не совсем понятно, как Роберт Браунинг.
Мартышка стал читать в третий раз, когда во входной двери заворочался ключ, и он едва успел сунуть листок на место. Вошел высокий, но очень узкий человек. Вытянув Хореса в длину, о ширине природа забыла; и если бы его увидел Евклид, он бы шепнул приятелю: «Смотри осторожней, он обидится! Вот тебе моя прямая».
Высоко вверху было и лицо, такое приветливое, что Мартышка решился.
— Ку-ку! — заметил он не без живости.
— Привет. Про дядю слышал?
— Да. Уэбстер полагает, что он расстроился. Так это?
— Так. Он едет в деревню, хотел взять Бакстера. Это его секретарь. А тот не может. Собирает материалы для истории рода. Дядя на ней свихнулся. Кроме того, с Рикки что-то вышло. И здесь, у меня, суфле расползлось, как больной кисель. Когда мы пили кофе, дядя сказал, что поеду я, а я не могу. Ну, тут и
