винегреты, сметана в стаканах, компот, черный хлеб, чай (как правило, чай всегда очень хороший в локомотивных столовках — цену чаю в этой бессонной работе знают). На второе, как и во всяком общепите, лучше брать «реальные» блюда — тушеное мясо, жареную рыбу, поджарку, гуляш, куру, — но не разные рукотворные из них изделия вроде котлет или зраз.
Чинно, каждая за своим столиком (нельзя сказать, что очень уж чистым и аккуратным), обедает локомотивная бригада. Спокойно или угрюмо едят, чаще всего молча. Громко щелкают часы на стене — отсчитывают очередной виток путевой круговерти. Под утро женщины на раздаче сонные, одутловатые, кажется — вот-вот заплачут из-за чего-то, такие у них воспаленные глаза. Однако трудятся, наливают, накладывают, несут в тарелках к раздаче, жмурясь от пара, основательно подсчитывают выручку, утирая лбы. Привыкли к круглосуточной работе. Ночью эти трапезы кажутся какой-то небывальщиной.
В юности часто брал с собой в железнодорожные поездки не сведущих в области «железки» друзей — музыкантов, кинематографистов, поэтов. И они, не сговариваясь, поражались впечатлительной душой: как это так — глухая ночь, всё кругом спит — даже небо и луна, — а тут горят неугасимым светом окна зданий; усталые суровые люди едят горячее, куда-то энергично идут в своих фуражках, неся портфели, болтают друг с другом на ходу, курят гурьбой у входа в дежурку, громко анекдоты травят, хохочут — в три часа ночи. Сумрачно шумят у депо локомотивы, готовые в рейс, строго светят их фонари. На станции идет колотьба колес и сцепок, перекликаются громкоговорители с сугубо железнодорожным эхом и мотивом (особая, несравненная музыка железки!), свищут свистки, гремит тяжелый лязг. Денно и нощно, круглый год! Какая это все-таки стихия жизни — железка! Ни один из моих друзей не забыл давешние юношеские мотания, и, когда бы ни встречались, они всегда вспоминают, как ездили, во всех подробностях — особенно памятливы те, кто прокатился со мной хоть раз в локомотиве и спал с машинистами в «бригаднике».
Хорошо, когда столовая находится в самом «бригаднике» рядом с дежуркой, как, например, в Бологое, или в Сонково, или в Ельце, да мало ли где еще. Тогда сперва идешь, получаешь комнату, снимаешь в ней фуражку, шинель или «гудок» (теплую рабочую куртку локомотивщика), а затем шагаешь в столовую налегке, в рубахе, умывшись. А на иных станциях дежурка депо (по-старинному — «брехаловка») в одном месте, а столовая и «бригадник» — совсем в другом, чуть ли не за километр — это хуже, конечно. Идешь после полусуток дороги, да еще с набитым животом. А перед обратной поездкой после прерванного на самом интересном месте сна опять нужно топать бог знает куда. Не продумано. Но в каждом «бригаднике», даже если столовой в депо и нету, всегда всё равно имеются кухня и в ней плита, неостывающий чайник с кипятком, стаканы, тарелки, вилки, ложки. Во многих местах служебные и станционные столовые в 1990-х годах просто закрыли «в целях экономии» без всякой оглядки на потребности тружеников и пассажиров. А ведь совсем еще недавно на наших железных дорогах незыблемо соблюдался гуманный принцип, заложенный еще в царские времена, — везде, где останавливаются хотя бы на кратковременный постой люди, должен быть пункт питания. Это было обозначено уставными дореволюционными правилами работы железных дорог: «Буфеты и прочие съестные заведения должны быть всегда открыты во время, назначенное для нахождения пассажиров на станции».
Раньше, до революции, понятия «столовая» для пассажиров не было — столовые были только для рабочих, да и те чаще назывались харчевнями или трактирами. Пассажиры кушали в буфетах (на небольших станциях они назывались «буфетные столы»), а на больших станциях — в ресторанах. Буфеты, как и вагоны, тоже были разных классов. В старину так и говорили: «Пообедал на вокзале в таком-то классе». У Чехова в рассказе «Толстый и тонкий» — помните, как точно это подмечено: «На вокзале Николаевской железной дороги встретились два приятеля: один толстый, другой тонкий. Толстый только что пообедал на вокзале, и губы его, подернутые маслом, лоснились, словно спелые вишни. Пахло от него хересом и флердоранжем». Ну, этот-то, судя по описанию и последующим событиям, явно пообедал в I классе! Или у Бунина в «Жизни Арсеньева»: «Вот и я выхожу, наконец, из поезда, и… иду в первый класс. Полдень, везде пустота, огромный буфетный зал (мир богатых, свободных и знатных людей, приезжающих сюда с курьерскими!) чист и тих, блещет белизной столов, вазами и канделябрами на них…»
Вагонов-ресторанов в большинстве дальних поездов не было вплоть до конца 1920-х годов, поэтому во время остановок на станциях пассажиры обедали в ресторанах или буфетах. Прислуга, по телеграфу узнававшая о числе пассажиров, заранее накрывала к подходу курьерского или почтового длинные столы с застиранными скатертями. По прибытии поезда в обеденный зал врывалась алчущая толпа пассажиров, начинались невообразимая суета, требования и там, половые только успевали носиться туда-сюда с подносами. «Уже пришел московский почтовый? И точно — буфетная зала жарка от народа, огней, запахов кухни, самовара, носятся, развевая фалды фраков, татары-лакеи, все кривоногие, темноликие, широкоскулые, с лошадиными глазницами, с круглыми, как ядра, стрижеными сизыми головами…» (И. Бунин «Жизнь Арсеньева», книга пятая). Писатель и здесь абсолютно точен: на некоторых железных дорогах до революции буфеты содержали татары. Все должны были успеть покушать до отхода поезда — вот где кроется причина чистых отставаний пассажиров от поездов в те времена, да и в более поздние! (Ситуация эта превосходно отражена в фильме «Мы с вами где-то встречались» с участием незабвенного Аркадия Райкина.)
По нашим сегодняшним представлениям это был «комплексный обед». Состоял он из первого, второго, третьего блюд и закусок, в том числе и горячих в залах I класса — ныне практически забытых. Можно было, конечно, и пива, и водочки заказать. Но главным героем станционного буфета, как и любого русского трактира, являлся, конечно, самовар. Его наличие было непременным. «На вокзале было пусто и темно. Буфет освещала только сонная лампа на стойке… наконец откуда-то запахло самоваром и вокзал стал оживать, освещаться… пряно запахло по буфету этим ночным вокзальным самоваром…» (И. Бунин «Жизнь Арсеньева», книга пятая). Это и был главный магнит для общения местных жителей и главное удовольствие для провожающих и проезжающих пассажиров. На самоваре непременно была надпись (выгравированная или на табличке): «Буфет станции такой-то».
Буфеты на станциях, как и ресторации, содержались по договору с железной дорогой частными лицами, которые подчинялись непосредственно начальнику станции.
Скажите — где еще, в какой области общественной жизни имеется столь удивительное место для человека? Чтобы глубокой ночью прийти с холода, с метели, озябшему, а там тебе за какие-то копейки чай с пирожком! А если еще и рюмку водки, да закусить семгой или балычком? Или, как пишет Бунин, съесть холодную осетрину с хреном. А ведь были таковые припасы на станциях при царе-батюшке непременно: согласно правилам, «все кушанья и напитки должны быть свежими, лучшего качества».
Интересно: вкусно ли кормили? Точный И. А. Бунин пишет: «Приятно пахло чадом из станционной кухни. Митя с удовольствием съел тарелку щей и выпил бутылку пива» («Митина любовь»). «Когда потом стало близиться к вечеру, всё перешло лишь в одно — ожидание первой большой станции… Легко представить себе, с какой поспешностью кинулся я в пахучий и светлый буфет и стал обжигаться какими-то вкуснейшими в мире щами!» («Жизнь Арсеньева», книга четвертая). «Был этот вокзал богатый, просторный… „Приведу себя в порядок, потом изрядно закушу и выпью“, — с удовольствием подумал он, входя в пассажирскую залу… Там он выпил одну, затем другую, закусил сперва пирожком, потом жидовской щукой…» («Ида»), Думается, кормили действительно вкусно и сытно — хотя бы потому, что железная дорога была привилегированным заведением, с гарантированными клиентами, и станционному буфетчику или содержателю ресторации вряд ли хотелось терять столь редкостно надежный источник дохода.
«Станция. Пассажиры подкрепляются водкой, пирожками и бутербродами. Торговки с молоком, квасом и драченами, стоя в отдалении, стараются перекричать друг друга и чуть не дерутся из-за покупателей. Мужики накинулись на какую-то лужу и наполняют бутылку водой. Барыни с разными мешочками прогуливаются по платформе.
— Вот, горячи, горячи, чик, чик, чик! Ах, были горячи! — скороговоркой, бочком, бочком пробегая мимо вагонов с подносом в руке, приговаривает станционный повар.
— Пильцины (апельсины. — А. В.) первый сорт, лимонад газе…
— Квасу, квасу! Кому квасу, молодцы? Квасу молодого, квасу-у! — предлагает баба, шагая с ведром через чьи-то протянутые поперек вагона ноги.
Мужик с полотенцем на шее заглядывает в окна и везде спрашивает:
— Василей, ты здесь, что ли, а, Василей? Да ты хошь откликнись! Василей… и т. д.
Между мужиками слышится ропот на дороговизну харчей.
— Ишь ведь, жид-то тя ешь, что ломит, а? За пирог десятку! Вот и кормись. А, грабители!
