формы их тела, с черною как уголь кожей, выказываются особенно, когда они, легкою рысью, бегут за новым грузом, по-видимому, беспечные и довольные… За эту работу им платят очень хорошо.
Вообще все негры имеют здесь обыкновение выкупать того из своих собратий, которого особенно уважают. В Рио-Жанейро есть теперь один мина замечательного роста; его называют принцем, и он действительно царской крови; он был взят в плен на войне и продан бразильцам; его выступили товарищи; он возвратился на родину, снова пошел на войну, опять взят в плен и опять попали в Бразилию. Все эти несчастья не произвели, однако, на него сильного впечатления. Он необыкновенно силен и носит такие тяжести, на которые в Северной Америке потребовалось бы три, если не четыре человека негров. Мина — плохие слуги, может быть, по тому, что не терпят принуждения, и что им нужно дышать свободным воздухом; они стараются попасть в кофейные носильщики, a жены их в разносчицы (quitandeiras). В Бахии их очень много, и в 1838 г. они произвели в городе кровопролитное восстание.
Надобно заметить, что в Бразилии не одни бразильцы владеют рабами. И немцы, и Французы, и даже англичане, не смотря на строгое запрещение их законов, имеют невольников. В 1843 г. вышел в Англии закон, строго воспрещающий англичанам владеть невольниками. За нарушение этого закона виновный отвечает своим имением, a если будет иметь невольника в английских владениях, то предается уголовному суду.
Желающий узнать в самом Рио-Жанейро что-нибудь о желтой лихорадке услышит самые противоположные толки. В интересах торговли, многие здешние жители, даже страдая сами желтою лихорадкою, не хотят признать ее; правительство берет их сторону и печатает Официальные объявления о благополучном состоянии общественного здоровья, тогда как болезнь еще свирепствует в грязных кварталах города. За месяц до нашего прихода министерство иностранных дел уверяло английского посланника в прекращении эпидемии, между тем как она была еще и при нас. С другой стороны, люди, боящиеся болезни, рассказывают такие факты, какие могут быть созданы только сильно возбужденным воображением; чтобы познакомиться с этими фактами, надобно поехать в Петрополис, куда удаляются все боящиеся лихорадки. Здесь услышишь такие вещи о желтой лихорадке, что невольно будешь удивляться, как остался жив сам, пробыв столько дней в заразительном городе. Всего благоразумнее не верить ни тем, ии другим, a стараться самому найти как-нибудь истину.
Желтая лихорадка в первый раз появилась в Бразилии в декабре 1849 или в январе 1850 года и была тогда особенно сильна в приморских провинциях и преимущественно в Рио-Жанейро. Эпидемия 1850 года, сравнительно с другими годами, была гораздо сильнее; но вообще все страшные рассказы о её опустошениях преувеличены. На 7,000,000 народа умерло 14,000 в продолжение года, и из них 4,000 в Рио-Жанейро (где 300,000 жителей). В новом Орлеане, в августе месяце 1853 г. умерло 5,269 на 100,000 жителей. Но в Рио-Жанейро из 300,000 человек народонаселения исключают негров и бразильцев, и тогда, конечно, 4,000 умерших придется на несколько десятков тысяч иностранцев, между тем как желтая лихорадка так же точно поражает и бразильца, и негра. Наконец, во время эпидемии половина города Нового Орлеана убегает и поселяется в окрестностях. Болезнь продолжалась до 1854 года, в продолжение которого умерло только четыре человека. По случаю превращения эпидемии министр представил любопытный рапорт, в котором пишет, что прекращением эпидемии должны быть обязаны неусыпным попечениям медицинской полиции. Так как большое количество купеческих иностранных судов, стоявших на нашем рейде, было постоянным фокусом заразы, то назначен был особенный пароход (healthsteamer), который медленно перевозил заболевших в морской госпиталь Хурухуба, где они и получали самую скорую помощь. Этот госпиталь, назначенный преимущественно для заболевающих желтою лихорадкою, достоин всяких похвал. В течение 1854 года, из числа 1,627 больных (далеко не одною желтою лихорадкою) умерло 40, a в 1854 году, как я уже сказал, умерло только четыре человека от желтой лихорадки. В 1857 году болезнь возобновилась и продолжается до сих нор, усиливаясь в летние месяцы, то есть в январе, феврале и марте, и почти исчезая в зимние.
He столько сама желтая лихорадка, сколько толки о ней имеют большое влияние на приходящих в Рио-Жанейро купцов. Наши финляндцы, рассчитывая к открытию навигации быть в финском заливе, постоянно посещают Рио в январе и феврале и потому теряют половину своей команды, что, конечно, отвращает их от торговли бразильским лесом, который можно покупать не только в самом городе, но и во внутренних провинциях, среди непроходимых дебрей, не смотря на все трудности сообщений. Если б они больше были знакомы с явлениями желтой лихорадки. то приходили бы сюда в другое время.
Петрополис, куда удаляются люди осторожные и благоразумные, a главное достаточные, находится в сорока милях от Рио-Жанейро, на горе [26]), покрытой непроходимыми лесами и называемой Corrego Secco. В последнее время небольшой городок, основанный в 1854 году, благодаря летнему пребыванию тут императора, порядочно вырос; в нем теперь уже 5,257 жителей, состоящих преимущественно из немецких колонистов, вызванных доном Педро II. На высоком Corrego Secco — климат европейский, умеренный, иногда даже холодный, и город, благодаря этим условиям, с каждым годом развивается. Поездка в Петрополис очень любопытна; сначала пароход идет почти через всю бухту, мимо бесчисленных островов и заливов; длинный остров Губернатора тянется с левой стороны, выказывая всю грацию своих выступающих мысков и бухт, обросших пальмами и разными другими тропическими деревьями. Местами несколько голых камней высовываются из воды, в контраст лежащим рядом с ними островам с богатою растительностью. Постепенно приближающийся берег выказывает высокую цепь остроконечных гор; по обеим сторонам тянутся красивые берега широко раздавшейся бухты. Часа через два пароход останавливается у пристани, и публика пересаживается в вагоны железной дороги, которые минут через пять трогаются и мчат с ужасною быстротою, среди чащи непроницаемого леса. Поезд влетает в ущелья, выскакивает из них, сильно наклоняясь на косогоре; мимо глаз мелькают ущелья, холм с белым домом, близ которого бросаются в глаза четыре громадные пальмы, не уступающие пальмам ботанического сада, мелькает грязный домишко, на который легла всею своею массой густая растительность распространяющегося леса, сначала мелкого, a потом, к верху горы, гигантского. Через двадцать минут поезд останавливается у подошвы гор, поднимающихся до облаков. Желтые и красные кареты, запряженные в четыре мула, ждут здесь пассажиров с их саками, чемоданами, палками и сигарами. Кучера, большею частью немцы, суетятся, стараясь удовлетворить справедливым требованиям каждого; берут к себе на козлы вещи, мешающие ногам, перекликаются между собою, и когда все кареты (а их, кажется, пять) готовы, все усажено и улажено. — начинается хлопанье бичей и поощрительные крики, вследствие которых вислоухие животные начинают подниматься в гору. Дорогу устраивал, как видно, человек очень искусный; она обходит холмы зигзагами, постепенно поднимаясь, не круче как под углом в 25°; каменная стенка защищает дорогу от встречающихся беспрестанно обрывов и пропастей; самая дорога крепко убита щебнем и песком. Горы и холмы, на которые мы взбирались, были покрыты непроходимым лесом, перепутанным лианами и другими вьющимися растениями; лес наполнял все пропасти и ущелья, которые представлялись при каждом повороте; часто из этой густой массы зелени вырезывались гранитные конусообразные скалы; сначала на них смотришь снизу, потом они являются уже у ног, как гранитные острова среди моря зелени. Лежащая внизу долина с желтою лентою железной дороги, с бухтою и обставляющими ее горами, у подошвы которых белеется отдаленный город, как будто поднявшийся на высоту вместе с нами, — вся эта картина надолго должна остаться в памяти каждого, кто хоть несколько способен чувствовать красоты природы.
Ландшафт, постепенно развивающийся, становился грандиознее по мере взъезда на гору; денной, яркий свет начинал сменяться более мягким и теплым вечерним освещением; солнце садилось сзади тех самых гор, на которые мы поднимались, вследствие чего ровная, густая тень покрывала темные леса, спускавшиеся у наших ног в ущелья; кое где гранитные вершины скал горели красным отблеском. Где кончалась тень, золотистый эфир затопил подробности отдаленного ландшафта; горы Рио, Карковадо и Сахарная Голова лиловыми легкими облаками рисовались на горизонте, разнообразные острова бухты казались тоже составленными из пара, и бухта наполнена была как будто не водою, но газообразным легким веществом; золотистые туманы плавали по отдаленному небу, и все это оживлялось беспрерывным изменением освещения. На значительной высоте, по уступам горы, разбросаны белые дома с навесами, под которыми ели свою вечернюю порцию мулы; явились и различные подробности хозяйства: над живописным ущельем, с роскошным лесом, скалами и обрывами, повис коровий хлев; на золоченой лазури неба рисовались хомуты и сбруя. В этих местах меняют мулов, или кормят их, сели останавливаются большие караваны, направляющиеся во внутренние провинции. Кроме этих станций, попадались и жилые
