большая процессия св. Антония, особенно чтимого в Бразилии, которого во время какой-то войны произвели в капитаны… Смешавшись с разнообразною толпой, мы с час ждали у выхода императорской часовни, куда собирались участники процессии с детьми, одетыми херувимами; много таких детей, с крылышками за спиной и с золотыми коронами на головах, встречали мы на улице… Заиграла музыка, зазвонили в колокола, и потянулся попарно длинный ряд знамен, хоругвей, распятий, свеч, детей, клериков, семинаристов в белых ржах, дьяконов, священников и проч. Народ стал на колени, и с каждого перекрестка полетели букеты ракет, a с приготовленных эстрад заиграла музыка. Мы, видавшие японские религиозные церемонии, с великолепием которых вряд ли что может сравниться, недолго следовали за этою процессиею. Нас удивило лишь то, что между сотнею фантастически одетых детей, конечно, из лучших бразильских семейств, не только не было ни одного хорошенького личика, но большая часть были или кривоногие, или горбатые. болезненные, безобразные. Все эти девочки — будущие матери семейств: каких же детей должно ожидают них?… У выхода процессии толпился народ; вперед всех протолкалась негритянка, конечно, свободная, потому что на ней была щегольская розовая шляпка и отличное голубое шелковое платье. Выходившие из церкви пары часто останавливались, поджидая других, и один, вероятно, очень важный чия, в красном балахоне, под которым заметна была осанка нашего, по крайней мере, статского советника, несший свечу, о чем-то задумался, в крупные горячие капли воска быстро закапали на великолепное шелковое платье негритянки… Надобно было видеть какою яростью воспылала она!.. точно львица, которой наступили на хвост! Красный балахон, не смотря на свой сан, несколько сконфузился, выслушивая справедливую и громкую, вероятно, очень выразительную брань черной щеголихи.
Бывшая в наше время в Рио-Жанейро итальянская опера перессорилась с театральною дирекциею и сказывалась больною, в лице примадонны, нашей петербургской знакомой Медори, вследствие чего по вечерам мы ходили в café chantant, где давались небольшие водевили, по-французски, до того глупые, что именно это и составляло главный их интерес. В одной пьесе фигурировали все китайцы, в другой испанцы. Один раз нам удалось увидать на сцене русского помещика, comte Ostrogofï, к которому в деревню поселились, под видом гувернера и гувернантки, маляр и постоянная посетительница балов Maible, чуть ли не из Rue Joubert № 4. Граф от них в восторге; за маляра отдает дочь, a на гризетке женит сына, давая им по нескольку сот тысяч приданого и 15 cosaks de gratification.
He смотря на пошлость шутки, в вей кое-что было верно и, главное, очень смешно. Гувернантка, между прочим, учит свою ученицу танцевать cancan под видом качучи. Содержатель театра старательно справлялся: не обиделись мы, русские, игранною шуткою, тогда как мы от души смеялись и едва ли не больше всех. В португальский театр я ходил, чтобы посмотреть бразильского императора. Дон-Педро II очень красивый мужчина. Когда он входит в ложу (во Фраке я со звездой), публика встает и кланяется. Лице его отличается аристократическим отпечатком; красивая русая борода и усы оттеняют довольно большой, но красивый рот. Императрица, сестра неаполитанского короля, толстая и высокая женщина весьма обыкновенной наружности. В другой раз я видел императора в итальянской опере. Дело с дирекцией какая-то уладилось, и певцы, накануне нашего отхода, решились дать всем надоедавшего Trovatore. Общество города, недовольное вообще правительством, любит лично дона-Педро. Говорят, он удивительно добр, раздает почти все свое содержание бедным и нуждающимся, a между тем очень бережлив на государственные деньги; он доступен для всякого; все идут в его дворец с уверенностью, что просьба будет принята, и должно сказать, что с его именем соединяются как успешное окончание внешних дел Бразилии с Росасом, низложение тирана, уничтожение торговли негров, так и создание бразильского флота, постройка госпиталей, железных дорог и всего, чем может похвалиться Бразилия. Он родился здесь, и ребенком оставлен был отцом своим. Бразилия смотрит на него, как на своего сына, и гордится им. Но все эти утешительные черты отношений народа к государю имеют свою изнанку. Деда самого государства представляются не в привлекательном свете. Оставаясь гуманным и благородным человеком, дон-Педро лишен административной способности и энергии; в то время, как он сам едва живет на своем добровольно-скудном содержании, его министры бессовестно воруют и истощают государство. Вместе с этим, появившаяся желтая лихорадка и прекращение привоза негров парализуют силы Бразилии. В последнее время, не смотря на огромные урожаи, кофе вздорожал оттого, что не было кем убирать его. Пришедшие суда не могли дать требуемой суммы за кофе, застаивались на рейде Рио-Жанейро и теряли половину команд от желтой лихорадки. финансовое положение страны тоже незавидно. Едва Бразилия подумала об отложении от Португалии, как уже впала в долг. Трактатом 29 августа 1825 г., заключенным при посредничестве Англии, Португалия признала независимость Бразилии, вследствие чего последняя обязывалась выплатить Португалии 1,000,000 фунт. стерл. для уплаты португальского займа, сделанного в 1823 году в Англии. Увеличивавшиеся требования нового государства увеличивали и бюджет его, между тем как главные силы его в последнее время были потрясены и остановлены законом против привоза невольников. Бахия и Пернамбуко, постоянный центр недовольных, не замедлят поднять голос, и Бразилия должна ожидать потрясений. По всей вероятности, она останется победительницей, потому что в том, чем она временно повредила себе, лежит справедливое и гуманное начало.
Дворец императора находится за городом в местечке Сан-Кристовайо; от него превосходный вид на Карковадо и город. Сад, примыкающий к нему, удивительно хорош. Особенно замечательны в нем аллеи бамбуков, совершенно темные от стрельчатого свода перекрестившихся между собою тростников. Это длинные и темные коридоры, прохладные во время самых жарких дней. В саду много террас, скверов и вместе куртин с фруктовыми деревьями. Дорожки не отличаются особенною чистотою, и на статуи и другие украшения, как видно, немного потрачено денег, что дает саду вид некоторой запущенности, отчего он выигрывает еще больше. По камням, близ оград, множество ящериц грелось на солнце и быстро исчезало ври нашем появлении.
Треснувшая мачта нашего корвета была заменена новою, и мы, после 12 дней стоянки на рейде Рио-Жайнеро, поднялись рано утром, 11 июня, с якоря и с туманом и дождем вышли из великолепной бухты, живописные подробности которой, вероятно, не скоро изгладятся из памяти. Нам оставался еще один бразильский порт, старая столица португальской колонии, Бахия или Сан-Сальвадор. Обогнув мыс Фрио, у скал которого разбилось когда-то судно, имевшее на шесть миллионов груза, мы скоро получили попутный ветер и совершили очень счастливый переход. 16 июня, с утра, мы уже увидели берег, тогда как все рассчитывали пробыть в море не меньше десяти дней. Надобно заметить, что когда приходишь на место вдвое скорее того, как рассчитывал, то в душе рождается какое-то очень приятное чувство, точно награду получил, или кто-нибудь похвалил. «А ведь мы молодцы! Догоняй-ка теперь нас французский фрегат Альцест (Альцест двумя днями позднее нас хотел выйти из Рио). Как бы уйти до его прихода. То-то было бы славно!..» Yanilas vanitatuin! Что нам Альцест, и что мы ему?… A все-таки мы молодцы, оттого что, вместо десяти дней, ветер доставил нас в пять…
Показался небольшой клочок земли, мало-возвышенной, с маяком; это была крайняя точка длинной косы, образующей с едва видным материком обширную бухту Всех Святых, открытую Америко Веспучи. За маяком потянулся берег, не более возвышенный чем правый берег Днепра, на котором расположился Киев. Но если русский город поражает подъезжающих своею красотою, то Бахия, затопленная растительностью. какая только может быть в широте 13 градусов, на материке Южной Америки, не поразит. но понравится еще больше. Выше города ничего нет, ни гор, ни дали… Весь ландшафт расположился на одном плане возвышенного берега, сначала густо поросшего ярко-зеленою, пышною растительностью, из массы которой поднимаются старинные колокольни монастырей и дома; висящие над морем террасы, обрывы, зелень, спустившаяся густыми массами и самому морю, разбросанные хижины, старый, почти почерневший от времени монастырь, рисующийся на свежем зеленом холме, — все это составляет превосходный ландшафт; далее строения заглушили зелень; кое где только виднеется она, вместе с соседним гранитным утесом, на какой-нибудь площади верхнего города, где столпились разнообразные здания со множеством окон. Дом стоит на доме; вот поднимается фронтон старой церкви; каменные лестницы виднеются над домами, выше опять нагроможденные друг на друге дома, и переросшие их три высокие ствола пальм, качающих своими верхушками над куполами монастырей и шпицами каких-то зданий. Заметнее всех поднимаются, у самого берега, пять совершенно похожих друг на друга домов в пять или шесть этажей; их не давит и множество строений, находящихся над ними во горам. Вид города очень напоминает Киев, только Киев католический, a не православный. Ничто не дает стольно физиономии городу, как церкви: в Бахии их, может быть, больше, нежели в Киеве; здесь и теперь резиденция бразильского епископа. Чем выше местность, тем здания чаще; дома и церкви так тесно сжаты, что издали кажется, будто между ними нет на проезда, ни
