лианами и другими вьющимися паразитами; вдруг, неожиданно, выросла перед глазами отвесная скала: смотришь вверх точно опущенный на дно гранитного колодца; над скалою, испещренною горизонтальными и вертикальными трещинами, красноватыми пятнами, со всевозможными оттенками, видны микроскопические деревья, свесившиеся вниз и зеленеющие своею кудрявою листвою. Подымаешься кверху, дорога повисла над пропастью; перед нами целая декорация гор, скал и зелени, столпившихся вокруг огромного бассейна, куда бросалась серебряная полоса каскада; она вырывается из зеленого ущелья, прерванного сразу вертикальным скалистым обрывом. Деревья и зелень провожали речку от самого её рождения до последнего низвержения с утеса и даже свесились за нею, как будто с боязнью следя за внезапным её падением. Место падения каскада нам не было видно. Сначала плотная стеклянная струя делилась на продолговатые круги, и солнце, преломив лучи свои в бриллиантовых брызгах, образовало радужное кольце, сквозь которое низвергалась вода, пропадая в синеве и бездне. Всякая гора, протеснившаяся к бассейну, соперничала с другою соседнею красотою своего убранства. Одна, точно драгоценными камнями, изукрасила себя скалами, вставив их в изумрудную оправу зелени; другая завернулась в непроницаемый зеленый плащ; третья откинула этот плащ за плечи, обнажив свое каменное блистающее тело; иная нахмурилась, потемнела от наброшенной на нее тени цепляющихся по вершинам её облаков, или просияла вся, облитая ярким светом солнца. У самой дороги, на голубом фоне глубины ущелья, бросались в глаза резко-очерченные корни свесившегося дерева, яркая зелень бананового листа и разных мелких кустарников; видны были еще два поворота каменистой дороги, цеплявшейся по отвесной скале, и, наконец, свитое над пропастью гнездышко Фатауа, небольшое укрепление с домиком и казармой. Его занимает постоянно пост солдат, которым отпускается провизия на месяц. Владеющий этим пунктом владеет островом.
Как описать целый день, проведенный нами в горах, — как спускались к реке, как купались в её бассейнах до того места, где она, прорыв две мрачные пещеры, с каменными сводами, бросалась с обрыва вниз; как нас накормили травой, под именем салата, и я заснул в одной из пещер, под звуки капавшей воды. и как вообще нам было хорошо, далеко от людей, высоко над ними, над городами?…
Здесь Фауст нашел бы, кажется, те сосцы природы, к которым жаждал припасть.
Из города нам дали проводника, пленного новокаледонца, в дыры ушей которого можно было просунуть довольно толстую палку; лице его, украшенное бородой и усами и выдавшимися вперед губами, было важно и серьезно; однако, не смотря на его важность, мы взвалили ему на плечи провизию, и он, идя ровным, скорым шагом, не отставал от наших лошадей. Когда мы, после купанья, расположились в доме сержанта позавтракать, пришел и он. «А, старый приятель!» закричал один из находившихся в комнате Французов: «как поживаешь, дружище? Если бы нам удалось поймать теперь твоего сына, то в Новой Каледонии нам было бы покойнее! Знаете, что это?» продолжал он, обращаясь к нам: — «это каледонский король! Много наделал он нам бед: недавно сел двух Французов, наконец, его поймали и привезли сюда. Теперь главным остался его сын, да тот будет попроворнее, и с ним не так-то легко справиться.»
Час от часу не легче, — точно сказка!.. Съеденные люди, превращение проводника в короли, и именно в этой стране, среди таких чудес, каких не представляют и Тысяча и Одна ночь, или Сон в летнюю ночь — Казалось, ни одна сказка не украшена такими цветами фантазии, какими в действительности полна эта волшебная, сказочная страна! фантазия населила бы эти пещеры богинями, феями; но вое эти вымыслы хороши там, где нужно чем-нибудь дополнять картину, a здесь красота так полна, что если б и явилась какая-нибудь фея, кажется, никто бы не удивился её встрече.
В этот день, вечером, мы были приглашены на бал, который давал нашей эскадре город. Hôtel de ville, в котором бал давался, стоял среди обширного двора, и к нему вела аллея тамариидов. Перед долом бил фонтан, и вход украшался флагами и плошками. Народ выполнял весь двор; в аллее, в два рада стояли канакские музыканты, игравшие на бамбуковых толстых дудках; мы их встретили утром, когда ехали в Фатауа; они были на превосходных лошадях, и как кони, так и всадники украшены были цветами и какими- то желтыми листьями. В толпе было много каначек; многие из них, чтобы лучше все видеть. взлезли на деревья и, освещенные плошками, висели на ветвях в разнообразных позах.
Ново-Каледонец (Таити)
В залах был сброд европейского населения Таити. Бледные, некрасивые люди толкались в польках и вальсах, под звуки фортепиано и гармоники, — той самой, которая гак часто слышна у нас на улице. На диване, в розовом пудермантеле, толстою головой уходя в толстое, жирное тело и обмахиваясь красным веером, сидела королева Помаре; по близости её, как монументальные фигуры, красовались её тетушка и две «шефресы». Таких женщин можно было бы показывать за деньги; представьте себе тетушку, женщину семидесяти лет, около шести футов роста, с пропорциональною толстотой, шириной плеч и высотой груди, — женщину прямую, стройную, с головой, закинутою несколько назад, и с белым пером, развевающимся над седыми волосами! На лице её оставались еще следы красоты первоклассной. Обе шефресы были из такой же породы людей, и танцевавшие около этих колоссальных фигур французика и француженки напоминали козлов, теряющихся в стаде голландских коров. Замечательнейшими лицами бала были, во-первых, губернатор, commissaire impérial, Mr de R***. Он совершенный дубликат Наполеона I: то же лице, та же поза, только прибавьте ко всем известному, стереотипному лицу, выражение жабы и то впечатление, какое производит это животное, когда ощущаешь его на руке. Жена его, белокурая дама, имеет репутацию первой красавицы Таити; она же и царица бала. Смотря на нее, я вспомнил одно сравнение Гейне и приложил его к настоящему случаю: если королева Помаре происходит от одной из тех семи жирных, библейских коров, которых видел фараон во сне, то M-me R***, по всей вероятности, сродни тощим. Какой испорченный вкус должно иметь, чтобы на Таити засмотреться на безжизненную. тощую, белокурую красавицу!.. A вот предмет, любопытными для антиквария: первые поселенцы на Таити; старушка дряхлая, почтенная, и чепец на ней, вероятно, тот же, в котором она венчалась перед переселением сюда. Если бы можно было, я поцеловал бы руку почтенной старушки: она первая из европейских женщин решилась бросить рутину своих соотечественниц и, вероятно, была счастливее их. Вот король, муж Помаре, личность, тоже в роде статуи нашего Минина. Среднего роста человек, вероятно, не достанет рукой до его плеча; a на плечах ленивая и даже не совсем умная голова, с ястребиным носом и низким лбом. Он в генеральском мундире терпит пытку и ждет, кажется, минуты, когда ему можно будет скинуть его и надет тапу и рубашку, костюм, в котором он постоянно ходит. С ним его сынок, канакский Митрофан, смотрящий дичком; и его нарядили в какую-то куртку и водят по залам, наполненным недотрогами-европейками, a ему бы в лес, на дерево, в реку….
На балконе сидели две девушки в белых платьях и в венках на головах; обе они каначки. Как дочери одного из шефов, Таириири, они имеют право быть на бале; но как идти танцевать, смешаться с белыми? И притом решится ли кто-нибудь из Французов взять одну из них? A им бы так хотелось этого!.. К***, обладающий большим тактом понимать затруднительные положения и, подобно Юлию Цесарю, всегда готовый перешагнуть Рубикон, взял почти силой одну из них, потом другую и таким образом сломил лед. они танцевали едва ли не больше других, затмевая всех своею красотою и удовольствием, выражавшимся на их молодых, открытых лицах. Я с радостью смотрел на них и не без удовольствия разгадывал кислую улыбку, рождавшуюся по временам на устах у померкнувших планет бледнолицых. На бале было довольно мертво; зато жизнью кипел двор, где толпились званые и незваные. Канакские музыканты трубили, с короткими интервалами, все одно и то же, и часто, вместе с звуками начавшейся музыки, вырывались из толпы несколько каначек, с цветами на голове, точно вакханки, и составляли пляску; быстрый танец их походил и на польку, и на хула-хула (так называется на Таити хула-хула). Тут было веселье, тут был смех, блиставшие как угли глаза, и не один кавалер забывал бальную залу для этой толпы, имевшей в себе что-то особенное, чарующее, сладострастное.
В одном из углов обширного двора по временам раздавался барабан и виднелась собравшаяся в кружок толпа. Я пробрался туда, но скоро возвратился для того, чтобы привести еще кого-нибудь, потому что наслаждаться эгоистически тем, что нашел там, я не считал себя в праве. Никем не прошенные, собрались тут любители, и хула-хула кипела под звуки единственного барабана и под хлопанье всей публики в ладони…
Ночь была прелестная, молочные пятна млечного пути и богатые светом созвездия давали
