Бедный попугай, или Юность Пилата. Трудный вторник. Роман-свасория

— О Фаэтоне вам, поди, тоже рассказывали в школе? Про то, как он, выпросив у отца солнечную колесницу, взлетел на небо, не смог сладить с огненными конями, сам сгорел и землю поджег… Рассказывали или не рассказывали?

Я кивнул и уточнил:

— Нам только говорили, что Юпитер испепелил его своими молниями.

Вардий просиял лицом и радостно воскликнул:

— Всё это сказки! Юпитер не мог испепелить его молниями! Потому что Фаэтон бессмертен, как другие амуры! Потому что Фаэтон никогда не летал на солнечной колеснице! Потому что Гелиос никогда и никому не позволит управлять солнцем! Даже Зевсу!

Вардий запрокинул голову, закатил глаза и произнес, словно жрец-декламатор:

— Гелиос дал Фаэтону уздечку коней огненосных — тот же решил, что ему вручили саму колесницу. Гелиос дал Фаэтону огонь возносящий — и юный бог возомнил, что летает над миром. Грозный Юпитер перунами бога не метил — жгучими стрелами сам Фаэтон себя нежит и ранит. Стрелы такие ему подарил отец светоносный. Крылья не дал, но внушил впечатленье паренья. В желто-шафранной тунике сей бог летает над миром. Матерь Венера ему подвязала пряди волос и рыжие кудри.

Вардий открыл глаза, облегченно вздохнул и заговорил прозой:

— Понял, с каким амуром мы имеем теперь дело? Узы его — уздечка солнечных коней. Пламя — огонь возносящий. Стрелы — собственно не стрелы, а солнечные лучи. Попадая тебе в сердце, они проникают в позвоночник, и тебе кажется, что за спиной у тебя вырастают крылья.

Крылья эти поднимают тебя ввысь, и ты летишь над миром, восхищаясь своим полетом, упиваясь свободой, восторгаясь охватившей тебя любовью и одновременно пугаясь той высоты, на которую ты поднимаешься, страшась той неведомой силы, которая неудержимо движет тебя…

Вихрь куда-то мою бедную душу стремит.
Так, если конь понесет, стремглав помчит господина,
Пеной покрытой узде не удержать уж коня…

Чем выше ты взлетаешь, тем жгуче, яростнее, безумнее и нестерпимее пылает у тебя в груди пламя восторга, огонь торжества, пожар любви. От этого света ты начинаешь слепнуть, от высоты задыхаться, глохнуть от жара…

Тут увидал Фаэтон со всех сторон запылавший
Мир и, не в силах уже стерпеть столь великого жара,
Как из глубокой печи горячий вдыхает устами
Воздух и чует: под ним раскалилась уже колесница.
Пепла, взлетающих искр уже выносить он не в силах,
Он задыхается, весь горячим окутанный дымом.
Где он, мчится куда — не знает, мраком покрытый
Черным, как смоль, уносимый крылатых коней
произволом...

Вардий умолк. Губы у него теперь дрожали, щеки подрагивали, нос раздувался, глаза слезились. Казалось, он был так взволнован, что не мог говорить.

— А дальше… Дальше что? — спросил я, скорее из вежливости, чем от любопытства.

Вардий тут же перестал дрожать лицом, хитро сощурился и радостно сообщил:

— Дальше начинаешь падать. Обугливаешься и летишь вниз. И носом — в пепел, лицом — в кострище… Расплавились твои крылья. Взбрыкнула и сбросила тебя твоя свобода. Сгорела твоя любовь. И сам ты — кости и прах. И в урну тебя собрать и положить некому…

— Но ты ведь говорил: Фаэтон бессмертен? — спросил я.

— Конечно, бог и бессмертен… Но мы с тобой смертны, юный мой друг, — ответил Вардий и стал подниматься вверх по аллее.

Но, вдруг спохватившись, вернулся назад и сказал:

XXIII. — О брате Фаэтона мы забыли. Помнишь, Гелий, который был зачат Венерой в снегу и во льду?.. Гелий этот так нагляделся на злоключения своего братца, что его на всю жизнь охватил страх. Отсюда латинское его имя — Тимор. К богам и к людям он с детства испытывает безразличие. Отсюда другое его римское имя — Эквит. Когда Венера посылает его людям, они теряют способность любить.

Вардий снова сделал несколько шагов вверх по аллее и снова вернулся.

— И вот еще, — сообщил он. — В Коринфе, на пятой станции, под покровительством Гелиад родилась эпическая поэзия. А также возникло красноречие…

Гордую деву моля, мужи обрели красноречье:
Каждый оратором стать должен был в деле своем.
Тысячи хитрых искусств любовь создала: для успеха
Много уловок нашлось, прежде неведомых нам…

Ну, всё, пойдем дальше… Трудно всё время жить с Солнцем. Надоело Венере Урании в Коринфе. И отправилась она в Афины, ступая золотыми сандалиями по солнечному лучу.

Окончание следует.[2]

Приложение 2

Днесь попугай-говорун, с Востока, из Индии родом,
Умер… Идите толпой, птицы, его хоронить.
В грудь, благочестья полны, пернатые, крыльями бейте,
Щечки царапайте в кровь твердым кривым коготком!
Перья взъерошьте свои; как волосы, в горе их рвите;
Сами пойте взамен траурной длинной трубы.
Что, Филомела, пенять на злодейство фракийца-тирана?
Много уж лет утекло, жалобе смолкнуть пора.
Лучше горюй и стенай о кончине столь редкостной птицы!
Пусть глубоко ты скорбишь, — это давнишняя скорбь.
Все вы, которым дано по струям воздушным носиться,
Плачьте! — и первая ты, горлинка: друг он тебе.
Рядом вы прожили жизнь в неизменном взаимном
согласье,
Ваша осталась по гроб долгая верность крепка.
Чем молодой был фокидец Пилад для аргосца Ореста,