— А почему они не выходят на работу?
— Кто их знает. Не выходят — и все.
— Живут они где? — спросил следователь без особой надежды на ответ, видя откровенное безразличие начальника отдела кадров к своим работникам.
— Точно не скажу… Кажется, у дяди Грицкана, на улице Чапаева, у него собственный дом.
В тот же день участковый инспектор посетил невзрачный, покосившийся домишко с облупленными стенами по улице Чапаева, 41. Поговорил с хозяином Лаврентием Грицканом о «жизни» и вроде невзначай спросил:
— А где твои квартиранты? Прописать бы надо. Непорядок. Смотри, оштрафуем.
— Да что их прописывать… Сегодня здесь, завтра там. Только зря время потеряешь с пропиской. Вот как сейчас. Ушли с неделю назад.
— Когда точно ушли, не помнишь?
— Да в прошлую субботу вечером. Потом, дня через два, появились и снова пропали. Сказали, что к себе домой, в Новые Кырнацены, едут. Не разберешь эту молодежь, — меланхолически закончил Грицкан и пригласил участкового выпить стаканчик вина. Участковый вежливо отказался: на службе, не положено, и распрощался.
В Каушанский РОВД ушел срочный запрос о Савке и его друзьях. В ответ каушанские коллеги сообщили, что ни Савку, ни Грицкана обнаружить нигде не удалось. Выртос же находится дома у родителей. Сельсовет отзывается о них, особенно о Савке и Грицкане, крайне отрицательно: хулиганили, угнали мотоцикл, трактор, от работы отлынивали.
«Надо ехать в Каушаны, — примял решение Быцко, — поближе на месте познакомиться с Выртосом». Чутье подсказывало, что можно узнать кое-что интересное.
Серафим Выртос оказался крепким молодым парнем среднего роста. Длинные волосы почти закрывали и без того невысокий лоб. Следователь сразу обратил внимание на его сильно распухшую нижнюю губу; она смешно выпячивалась и придавала в общем правильному лицу парня странное, неестественное выражение обиды. В темных глазах его следователь уловил настороженность, даже испуг. «Не из храбрых, видно», — отметил про себя Быцко и спросил шутливо:
— Кто это тебя так разукрасил?
— Да Иван все это, поссорились с ним. Он, знаете, какой злой бывает…
— Какой Иван?
— Грицкан, какой же еще…
Быцко с сомнением разглядывал разбитую в кровь губу своего собеседника.
— А чем он тебя ударил?
— Кулаком, — после секундного колебания ответил Выртос.
— Ну ладно, оставим пока это. Расскажи, что вы делали с Савкой и Грицканом в прошлую субботу вечером?
— Что делали? Да ничего особенного. Сидели дома, потом Грицкан вдруг говорит: скучно что-то, давайте в село, в Кырнацены, съездим. Пошли на автостанцию. Поздно уже было, я и отказался ехать. И потом, меня пригласила в тот вечер одна девушка на день рождения, я же на аккордеоне играю. В общем, не поехал. Грицкан разозлился. Тебе, говорит, девчонка дороже друзей. И ударил. Я и ушел.
— Так чем-же все-таки он тебя ударил? Кулаком так губу не разобьешь.
Парень смешался, понурив голову, и с трудом выдавил:
— Молотком. У него в портфеле молоток был, хотел припугнуть, вот и ударил, не очень правда, сильно…
Молоток… Мысль следователя лихорадочно работала. Ведь Бершадского убили тупым орудием, а в машине был обнаружен молоток с поломанной ручкой. Неужели?.. Однако для столь далеко идущих выводов фактов было маловато, и он продолжал допрос. Выяснились весьма любопытные подробности. В самый разгар веселья у Галины (так звали знакомую Выртоса) под окнами раздался свист. На улице стояли Иван Грицкан и Михаил Савка. Они были очень возбуждены и звали Выртоса с собой, но он отказался. С тех пор друзей он больше не видел.
Выртос говорил сбивчиво, явно чего-то не договаривал, боялся. Его показания нуждались в тщательной проверке, и в первую очередь все, что касалось вечеринки у Галины. Посовещавшись, Быцко и работники милиции отпустили Выртоса. Был у них свой расчет: проследить за парнем, его поведением, связями. В общем, не выпускать из своего поля зрения.
V
Длинный, тяжело груженный товарный состав, погромыхивая на стыках рельсов, приближался к 53- му километру перегона Марианка — Кайнары. Машинист локомотива из окна своей кабины увидел идущего вдоль полотна молодого человека с болоньевой курткой в руке и на всякий случай дал гудок: ходить по полотну не положено. Но парень будто не слышал предупредительного гудка и продолжал идти своей дорогой. Когда до него оставалось метров двадцать, машинист с ужасом увидел, как парень, отшвырнув куртку в сторону, остановился и лег поперек рельса лицом вниз. Предсмертный крик человека потонул в скрежете тормозов и лязге вагонов. Состав остановился, но было уже поздно. Человек на рельсах был мертв. Прибывший на место происшествия старший инспектор уголовного розыска линейного отделения милиции станции Бендеры записал в протоколе:
«Обнаружен перерезанный надвое труп неизвестного мужчины… Одет в пиджак в серую и коричневую клетку. В карманах — сигареты «Шипка», три рубля денег, спички, обувной рожок. Документов нет».
Расшифровка скоростной ленты машиниста показала, что скорость состава не превышала 70 км в час при дозволенных на данном перегоне 80 км. Машинист применил экстренное торможение, длина тормозного пути — 450 м.
И показания машиниста, и его помощников, и данные расшифровки приборов неопровержимо свидетельствовали о самоубийстве. Вскоре труп опознали. Молодого человека звали Иван Грицкан. Участковый инспектор Каушанского РОВД Левко, который пришел к нему домой, увидел заплаканную, постаревшую мать. Старшая сестра Ивана Мария отдала участковому три вырванных из ученической тетрадки листа в косую линейку.
— Теперь уже все равно, — подавив вздох, сказала она. — Одну записку брат просил передать в милицию, другую — Савке, третью — матери.
Левко, с трудом разбирая наспех написанные по-русски карандашом слова, прочитал адресованную милиции записку:
«Преступления фсе троя. Я ухожу далеко, а дальше с ними разбирайтесь вы».
Вместо подписи внизу красовались чернильные отпечатки пальцев. Две другие записки были на молдавском языке.
«Миша, меня нет. Уничтожь Серафима и приходи следом за мной. Была милиция, но меня не нашла. Хорошего ничего не жди. Я так решил, а ты поступай, как знаешь».
Это адресовалось Савке.
На третьем листке было написано:
«Мама добрая, она обо мне заботится».
