землей, – едва заметное пылевое облако.
– Вот уж… и вправду Вещий! – рассмеялся Розмич. – А я-то думал, на кой ляд он мне так подробно про этот липовый заговор рассказывал! Да еще переспрашивал раз десять, точно ли все понял! Ну, Олег… Ну и князь!
После откровений Розмича Добродей чувствовал себя обманутым несмышленым ребенком, теперь же гадкое ощущение поутихло. Но за этот обман новгородцы тоже ответят, в свое время…
– Нам не уйти, – заключил старший дружинник. – Встречи не избежать.
– Придется врать, – беззаботно откликнулся Розмич.
Добродей окинул недобрым взглядом наряд новгородцев, ухмыльнулся в бороду:
– Не нам, а мне. Ведь это я – старший.
Кажется, впервые за все время Роська действительно потерял опору. И возразить толком не смог, прошипел только:
– Если снова предашь, плотник, то ни один бог тебя не помилует, хоть наш, хоть новый. По кoням, братцы!
Глава 6
Хазаров ждали в седлах. Молча глядели, как приближаются чужаки.
Вот уже стали видны силуэты, встречный ветер принес запах конского пота и железа. Вскоре начали различать всадников. Иногда казалось, люди выпрыгивают из пылевого облака, словно из небытия.
– Ладони держать открытыми, – приказал Розмич. – Не шевелиться.
– Младшим дружинникам дoлжно помалкивать, – тут же напомнил Добродей. Словил недобрый взгляд новгородца, но не смутился.
Отряд заметили давным-давно, сложно не увидеть посреди голой степи неподвижных, как древние валуны, всадников. Окружали скорее с интересом, нежели злостью. Добродей заметил изготовленные к стрельбе луки и оголенные клинки. В какой-то миг старшему дружиннику показалось, будто их не люди обтекали, а рой исполинских пчел, ибо разговоры хазаров сильно напоминали жужжание. Наконец слуха коснулась знакомая речь, и, хотя вражеский воин ломал и коверкал слова, вопрос поняли все:
– Кто такий? Что делать наш земля?
– Я – Добродей, старший дружинник князя Осколода Киевского. Это – мои люди. Я пришел поговорить с вашим воеводой.
Вопрошавший затарабанил на своем языке, переводил остальным. Едва закончил, в толпе послышались смешки, перемешанные с раздраженными выкриками.
– Каган Ас-Халиб умер, – хитро протянул воин, сощурив и без того узкие глаза.
– Да. Мой князь погиб. Но это не отменяет…
– Молчать! – пискнул воин.
Масса людей, окружившая отряд, как море одинокую скалу, ожила. Воины дикарского вида расступались, пропуская вперед кого-то важного. Добродей пригляделся – лицо знакомое. Этот не раз побывал в Киеве, да и у самого Осколода.
Следом за вожаком ехал пузатый хазарин, разодетый в дорогие ткани. В щекастой морде Добродей узнал одного из важных купцов, которых не только терпели в Киеве, но и в княжеский терем изредка приглашали.
Хазарский главарь вопросительно глянул на купца, тот расплылся в лягушачьей улыбке, выпятил грудь и каркнул что-то на своем. Вожак ответил грубо, и взгляд купца заскользил по лицам славян. Добродею показалось, осматривает их не как возможных знакомых, а как корзины с рыбой или бочки с брагой.
– Вон тот, – купец ткнул пальцем в самого Добрю, – человек близкий к Осколоду, Ас-Халибу то бишь. Из старших дружинников, кажется. Этот, – палец указал на Цыбулю, – год назад сынишке моему нос разбил, за просто так, в дозоре, видите ли, был, а мой якобы угомониться никак не мог. Эти двое, – купец кивнул на Кавку и Налега, – чаще в корчме сидели, чем в седлах дружинников, почему Осколод позволял? Даже не догадываюсь. А вот тот, широкоплечий… не Осколодов. Он на новгородской лодье приплыл. И тот, который подле него, – тоже. Остальных вижу впервые. Стало быть, тоже новгородцы.
Сердце старшего дружинника ухнуло, как умирающий филин. Душа провалилась в пятки. Хазарин выслушал купца очень внимательно, спросил ледяным голосом:
– Зачем хотеть видеть меня?
Добре пришлось набрать в грудь побольше воздуха:
– Мы идем к вашему беку, или самому Великому кагану, с поклоном и просьбой о справедливости. Сами наказать Олега не можем. А вы можете.
Предводитель наморщил нос, покосился на купца. Тот затараторил по-хазарски, отчего рожа предводителя стала еще гаже.
– Для этого с тобой новгородцы? – рявкнул купец.
– Они действительно ходили под стягом Олега, но теперь поняли…
На лице хазарского купца вспыхнула самодовольная улыбка, глаза стали хитрее лисьих.
– Не лги, куявлянин.
– Я не…
– Врешь, дружинник! Ты очень глуп, если в самом деле надеялся, будто мы поверим твоим россказням.
– В Киеве остались наши люди, – не сдавался Добря, – они откроют ворота крепости…
Купец перевел слова старшего дружинника. Сделал это нарочито громко. Сотня грянула разом. Многие хохотали, запрокинув голову, а один картинно упал с лошади, чем вызвал новую волну общей радости.
– Чтобы сжечь Куяву, хазарам помощь не нужна. Зато Хелгу-Салахби [28], останься вы в городе, ваши мечи могли бы пригодиться.
Он снова обратился к предводителю. Вопрошал с самодовольством, то и дело кивал на Добродея. Хазарин хмурился, отвечал резко, казалось, не говорит, а лает.
– Тебя отпустим, – заявил купец. – Пойдешь к Хелгу, скажешь: хазары готовы отказаться от битвы, если Куява заплатит дань. Но в этот раз возьмем на половину больше! И впредь будем брать столько же. Ежели ваш князь не одумается, Куява обратится в пепел.
– Олег мне не поверит. И Киевом он не дорожит.
– Не поверит? Не дорожит? Тогда пусть с тобой едет один из них, – разодетый хазарин указал на новгородцев. – Который из них ближе к князю?
Ответа купец не ждал, сложив губы трубочкой, хмуро рассматривал воинов.
– Широкоплечий. На пристани он ближе других стоял к Салахби.
– А с остальными, – прорычал Розмич, – с остальными что будет?
Купец гаркнул по-хазарски, палец ткнул сперва в Добрю, после в Розмича. Военачальник быстро кивнул…
Добродей успел увидеть, как вскинулись луки и натянулись тетивы. Он стремительным движением выхватил меч, но, когда острие клинка покинуло ножны, стрелы степняков уже пропели о смерти. Им вторили скрипы вспоротых кож и крики людей. Все произошло столь быстро, что Добродей сперва не поверил глазам.
Но воины падали наземь. В глазах изумление, в руках – обнаженные мечи, не успевшие попробовать хазарской крови. Цибуле стрела угодила прямиком в горло, из приоткрытого рта сочилась розовая пенистая слюна. Из груди Кавки торчат сразу три оперенья, и хотя ноги воина еще дергаются, подняться он не сможет. Никогда.
Один из новгородцев остался в седле, замер с оскаленным ртом. Из его глазницы неспешно вытекало белое вперемешку с красным, стрела вошла по самое оперение. Несколько мгновений, и этот начал заваливаться на бок, тело обмякло, новгородец рухнул вслед за товарищами.
Взволнованные лошади ржали, пятились и брыкались. К ним уже спешили черноволосые кочевники, с завидной ловкостью хватали под уздцы. От чужого запаха животные взбрыкивали еще сильнее, но хазары, будто колдуны, что-то шептали, уговаривали, смиряли.
На Розмича Добродей старался не смотреть. Тот замер в седле, побелел. Взгляд пылает бессильной злобой, пальцы сжимают рукоять меча так сильно, что чудится – железная основа вот-вот превратится в пыль и полоса с долами звеня упадет на землю.
