– Что встали? – усмехнулся купец. – Идите! Езжайте! Спешите! В Куяву! А мы будем чуть позже. Это лишь передовая сотня, войско идет следом. Зато у вашего нынешнего князя останется кое-какое время на раздумье. Но пусть поторопится.
– Ты… – прошипел Розмич.
– И я. И я тоже с войском приду, – кивнул купец, будто и в самом деле не понял. – У меня в Куяве дела незаконченные: схрон и десятки должников.
Он бросил что-то по-хазарски, и воинство расступилось. Луки по-прежнему изготовлены, сабли обнажены. Но гаденькие, самодовольные улыбки ранят сильнее любого оружия.
Добродей не двинулся с места, оскалился. Предводитель сотни встретил его взгляд с толикой скуки и тоски, противно скривил губы.
– Поехали! – прорычал Розмич яростно, а чтобы земляк наверняка расслышал, Роська легонько толкнул в бок.
Более позорного бегства не знал ни один князь, ни один дружинник. Да что воины… даже тати подобного унижения не знали отродясь.
Ближе к ночи, когда роняющих пену лошадей пришлось вести в поводу, на пути попалась маленькая речушка. Измученные животные припали к воде, хрипели на всю округу. Лошадь Добродея пошатывалась, едва не падала. Конь Розмича фырчал, закатывал глаза. Сами воины выглядели немногим лучше.
Напившись, Добродей бессильно повалился на выжженную жарой землю. Степная трава давно высохла, стала колючей. У самого уха пронзительно запищало, из последних сил приподнял голову, краем глаза приметил крупную мышь. Та пискнула и помчалась прочь.
Розмич упал рядом, прикрыл веки. Дыхания не слышно, в какой-то момент Добродею даже показалось, будто новгородец умер.
– И что? – прохрипел старший дружинник. – Это твой вещий Олег тоже предвидел?
Новгородец не ответил.
– Нарочно послал людей на гибель? Да? Лучше бы он нас в Киеве прирезал, так честнее.
– Что ты знаешь о честности… христианин. Олега сами боги ведут. Раз так случилось, значит, богам угодно. Но он сказал напоследок, что ты точно уцелеешь, а я вот могу и сгинуть.
– Нет…
– Да!
– И ты согласился.
– Я служу своему князю. Это моя судьба.
Спорить дальше сил не было. Дрема наваливалась на грудь, как свирепый хищник. Шевельнуться Добродей уже не мог, и желание удавить Розмича, которое бурлило в венах всю дорогу, гасло, как залитые ливнем угли.
– Притворщик. Ты сдохнешь, – выдавил Добродей.
– И ты, – с великим трудом отозвался Розмич. – Только до Киева дойдем. Предупредим. А там уж пусть боги рассудят.
– Киев не выстоит. Хазаров много больше.
– Дурак ты, Добря… Или как там тебя нынче кличут… За Олегом уж Вельмуд идет, с ним союзное войско.
– Дружины Русы?
– Не только. Там и варяжская русь, и ильменцы-словене. Еще мери, чуди, веси невиданно и кривичи. И северяне придут.
– Врешь…
– Олег то с самого начала предусмотрел, на случай, если твой Осколод на пристань не придет. Но мы Вельмуда сильно опередили, потому как плыли дружиной малой.
– Значит, Олег силу не против степняков копил? Значит, супротив Киева?! Вот же ж гад! Оба вы…
Розмич молчал довольно долго, после отозвался бессильным, замогильным голосом:
– Были б силы, я б тебя прирезал.
– А я тебя.
…Остаток пути провели молча. Когда лошади уставали – вели в поводу. Селенья обходили стороной, несмотря на дикий голод и жажду. Пусть народ в этих краях мирный, но в спину ударит с легкостью: дружины Осколода много горя чинили, а память у народа длинная.
В последний день припустил дождь. Земля сразу разжирела. Копыта лошадей утопали в грязи, гривастые на каждом шагу спотыкались.
К Днепру выехали затемно. Из-за туч, что заволокли все небо, тьма казалась кромешной, густой, как вареная смола.
У переправы напоролись на дозор. Дружинники не сразу признали в путниках своих. Кто-то даже порывался приложить Добродея кулаком – слишком дерзко отвечал. Розмич остудил их пыл, предъявив золоченый княжий перстень.
Величественный и безмятежный, Днепр принял варяжскую лодью в добрые руки. Бескрайний путь Трояна сверкал мириадами звезд в неизведанной вышине.
После смерти Диры Олег без стеснения занял княжеский терем. Но в том, что Новгородец решился ночевать в покоях Осколода, Добродей сомневался до последнего. Лишь переступив знакомый порог, окончательно убедился – ни совести, ни гордости у мурманина нет. Видать, неспроста духовник уверял, что рыжие рождаются в пекельном пламени, от колена самого дьявола. Потому и волос у них такой, огнем окрасился. А Олег – рыжее не бывает.
Прислужник, который был здесь еще при Осколоде, торопливо зажигал лампады. По велению Олега притащил для путников скамью. Тут же в покои ворвалась заспанная кухонная девка, протянула Добродею кувшин. Тот сделал несколько глотков, бездумно передал сосуд Роське.
Для Олега поднесли княжеское кресло, он уселся напротив. Взгляд встревоженный, глаза кажутся ненастоящими – слишком яркие, слишком зеленые. Бесовские.
– Где остальные? – спросил Олег.
Голос Розмича прозвучал глухо, будто выпитое пролилось мимо горла, не смочив:
– До Шаркила не добрались. Хазаров встретили, передовую сотню. Все наши полегли. Скоро хазары будут уже здесь.
– А вы? Неужели сбежали? – казалось, Олег и сам не поверил в то, что сказал.
– Отпустили. Добродея отпустили, – Розмич кивнул на соседа, – а меня вместе с ним. Они велели передать, что не тронут Киев, если дань заплатим, но пуще прежней.
Губы Олега дернулись, усмешка была до того неприятной, что Добродей отвел глаза.
– Стало быть, вот-вот пожалуют гости дорогие…
– Мы их на пару дней опередили. Но если всем скопом идут, не растягиваясь – то на все три.
– Значит, с рассветом сами выступаем, – кивнул Олег. – Эта битва может стать великой… если хазарин не струсит.
– Не струсит, – сквозь зубы прошипел Добродей.
Олег одарил старшего дружинника холодной улыбкой, открыл и тут же закрыл рот. Вместо разговора с Добрей снова обратился к Розмичу:
– Отдыхайте. И если боги будут милостивы, напоим хазаров допьяна. Так, чтобы долго пить не хотелось.
Розмич спешно поднялся, поклонился. Добродей последовал примеру соратника, но с особой ненавистью отметил, что его – старшего дружинника Осколода – Олег на битву не зовет.
«Ну, ничего, мы и незваными придем!» – прорычал Добродей мысленно и, превозмогая тяжелую усталость, двинулся прочь.
В дверях они едва не столкнулись с Хорнимиром, но старик, обливаясь потом, широкими шагами прошествовал мимо – прямо к Олегу.
– Ценю твое усердие, воевода, – приветствовал его князь. – Ты как раз вовремя. Садись, в ногах правды нет.
– Не усердия ради, княже. За Киев тревожусь, – с одышкой отвечал Хорнимир, опускаясь на скамью.
