Огромный воин стоит на крыльце, каждый промах воинов замечает. И отрокам изредка достается.
Не помня себя, Добря приблизился к Сигурду, поклонился в пояс. А тот даже не посмотрел на пацана.
Из дверей терема выскочил прислужник. Высокий, щербатый. Он-то сразу заметил мальчишку, нахмурился и гаркнул:
– Тебе чего?
– Мне Олега. Передать.
– Олег отдыхает, давай мне, – отозвался слуга.
– Нет. Отец сказал, самому Олегу передать.
– Вот еще! – фыркнул парень. – Делать больше нечего. Да и не положено абы кого… Давай, что у тебя там. Я отнесу.
Добря насупился, рыкнул:
– Нет.
И только теперь Сигурд оторвался от созерцания потешных поединков, уставился на мальчика:
– Эт ты, что ли?
Добря смутился страшно, страх превратился в ужас, но сердце, вопреки всему, ликовало.
– Да. Вот, Олегу передать…
Воин протянул руку, огромную, мозолистую. Пробасил грозно:
– Давай сюда.
– Но я Олегу…
– Спит Олег, – бухнул воевода.
Спорить с воеводой – не дело. Добря оторвал шкатулку от сердца, с поклоном отдал Сигурду. Тот принял резную коробочку небрежно, покрутил в руках.
– Неплохо, – хмыкнул он. – Кто ваял?
– Отец.
– Отец… Стало быть, ты – сын плотника?
– Ага…
– Жаль, – ответил мужчина сокрушенно. – Жаль, что плотника. Иначе быть бы тебе отроком, а после – гриднем. Уж я бы гонял до седьмого пота, как этих охламонов.
«Гридень», «гридница» – еще год назад никто из словен не ведал о таких словах, и поди ж ты, ныне как бы и свои. «Гридня» – это по-северному убежище, и есть при ней те, кто хранит покой, оберегает от опасности.
Воевода кивнул в сторону, а Добря, воспользовавшись тем, что не гонят, пошире раскрыл глаза. Отроки сходились в потешных поединках, во всем подражая дружинникам. Но вместо настоящего оружия в руках палки. Некоторые бьются на кулаках, валяют друг друга в пыли и ничем не отличаются от обычных городских мальчишек. Добря рассматривал их с завистью и не обращал никакого внимания на тихие смешки воеводы.
– Жаль, – повторил тот. – Но не всем везет, как Роське.
– Кому-кому?
Добря сам не понял, что спросил. Но едва слова воина достигли разума, захлебнулся воздухом, сердце упало вниз.
– Да вон, Роська, – пробасил Сигурд и снова кивнул.
Рот Добри раскрылся сам собой, челюсть с грохотом упала на грудь. Среди отроков действительно выделяется один… Добря даже ладошку козырьком приложил, всматривался долго…
И вдруг похолодел. Действительно, он. В самом деле Роська. Гаденыш с правого берега, ничтожество, падаль…
– Как? – выдохнул мальчик и не узнал собственный голос.
– Знакомый? – удивился Сигурд. – Вот это да. Говорят же: мир тесен. А я все не верил. Эй, Розмич! Подь сюды!
Отрок не сразу понял, что зовут именно его. А когда догадался, тряхнул головой, побежал к крыльцу с явным усилием. Только что язык на плечо не закинул.
– Гляди, Розмич, – улыбался воевода, – друг твой отыскался!
Он ткнул в Добрю, сощурился. Губы разошлись в широкой, добродушной улыбке.
Роська, красный от недавнего напряжения, побледнел, захлопал глазами часто-часто. А брови Добри сдвинулись так плотно, что лоб заболел.
– Ты… – протянул сын плотника.
– Ты? – отозвался отрок.
Роська был на полголовы выше Добри. Такой же светловолосый, только глаза не голубые, а серые. На лице несвойственная городу простота, костяшки пальцев перебиты и кровоточат. Зато румянец густо заливает щеки, хотя сам бледный, как льняное полотно. На мальчишке белоснежная рубашка, новые порты, впрочем, одежда уже покрыта изрядным слоем пыли, кое-где порвана.
Добря почувствовал, как закипает кровь, как неприятно сжимается в животе. К уголкам глаз подступили слезы, и он постарался не моргать, чтобы предательские капли не выдали досаду. Роська… главный злодей из правобережных пацанов! Родная-то деревня Добродея на левом берегу.
– Но как?! – всхлипнул Добря и во все глаза уставился на воеводу.
Тот вопросительно поднял брови, глянул, сперва – на одного, после – на второго:
– Вы не рады встрече?
– Нет, – проскрежетал Роська.
Сигурд громко почесал затылок, все еще пытался разгадать тайну, но плюнул довольно быстро:
– Ладно, Розмич, иди к остальным.
– Как это вышло? – насупился Добря. – Он – сын пахаря. А я – плотника. Почему ему можно, а мне нельзя?
– Да вот так… – выдохнул мужчина. Развел руками, едва не выронил резную шкатулку. – Олег проезжал по какой-то деревне, и тут под копыта его коня упал вот этот мальчуган. Олег забрал мальца с собой, определил в отроки.
– Почему? Ведь не положено…
Воевода хмыкнул, взгляд на миг затуманился.
– Одду, то бишь Олегу, можно. Он не такой, как все. Видит дальше, понимает больше… Вещий он. Да имя еще у мальчика оказалось необычным – «Меченый». Получается, боги его дважды отметили: когда родился и когда копыта Олегова коня потоптали. Таким людям удача улыбается, их место рядом с князем.
– Не боги… – пробормотал Добря.
– Чего?
– Не боги его отметили! Только один! Чернобог! – Добря выпалил эти слова громко, со всей злостью, на какую был способен. Пусть Роська услышит, пусть только попробует оспорить!
– Да полно те, – рассмеялся Сигурд.
– Я с ним по соседству жил, знаю, об чем толкую! Черный бог его в темечко поцеловал! И не раз! Гад он! Подлый! Подлейший!
– Да не бреши! Хороший мальчуган, прилежный…
Добря стиснул зубы, развернулся без всякого почтения. Земля под ногами мелькала быстро, дома и улицы сливались в единые полосы, а злобный ветер больно кусал лицо, подхватывал и уносил слезинки.
– Нет в мире справедливости!
И в сторону княжьего двора Добря с тех пор больше не смотрел. И на отстроенную крепость, круглую, как бублик, что высится на холме над брегом Волхова – тоже. «Подумаешь! Принимают в свои дружины кого попало! Свеи – они и есть свеи! И мурмане такие же. Дикари, нелюди! А вот бояре старого князя Гостомысла – вот это люди! Наши!»
От Рюрикова города до Славны было недалече. Вяч сказал, что надо бы проверить, поспевают ли там его артельщики. Добря увязался за отцом.
