спину, прибило к земле. Женщина закричала пронзительно, боль заслонила весь мир, все другие звуки. А всадник расплылся в гадостной улыбке, поднял лошадь на дыбы… Копыта с силой обрушились на тело, женщина даже не вскрикнула, забилась, а через несколько мгновений замерла, раскинув руки…
Грозный воин рубил и топтал всех, кто ринулся мстить, и хохотал так, что небо дрожало. Ему вторили остальные, даже мужичье. Тела поверженных падали одно на другое. Горячая кровь хлестала из жил, заливала землю, повисала над нею слоем багряного тумана и оседала алой росой.
– Слава князю Вадиму! – заорал кто-то.
Добря содрогнулся, пригляделся и похолодел… а ведь действительно…
Лошадь под Вадимом красиво гарцевала. Сам предводитель мятежников вскидывал к небу клинок, вскрикивал радостно:
– За землю наших отцов и дедов! Смерть варягам! Бей выродков!
У ворот показался Сигурд. Широкое лицо перепачкано кровью, левая рука бессильно болтается, но правая крепко сжимает длинный мурманский меч. За его спиной возникли еще двое дружинников – смертельно бледные, едва на ногах держатся.
Пригнувшись, Добря пробирался дальше. В конце концов упал, но и тогда тихонечко пополз меж телами убитых и раненых. Земля была кровавой и сырой, словно мох, яростные крики воинов взметались в небо. Мальчик догадался – самое страшное не здесь, а там, за воротами. Приподнялся – княжеский двор сплошь усыпан телами. Дружинники, младшие гридни, мужичье…
– Вадим, – прохрипел воевода. – Дерись…
Сигурд поднял меч, пошатнулся. Его успели подхватить дружинники, а когда дядька затих, один из них – молодой – крикнул:
– Я вызываю тебя на бой, трусливая тварь!
Вадим расхохотался, едва из седла не выпал. Он поднял длань, послушная этому знаку стрела тут же пронзила горло храбреца, вошла по самое оперенье. Воин пошатнулся, сделал несколько решительных шагов в сторону Вадима, рухнул лицом ниц и замер. Второй ринулся на всадника с неистовым криком, этого Вадим подпустил и с разворота обрушил на голову дружинника ярый меч, толкнул тело ногой. Отмахнулся от ликующих криков сторонников и направил лошадь на княжеский двор.
Огромные копыта топтали тела убитых, крошили кости раненым, Вадим скалился, величественно кивал соратникам, подбадривал и хохотал.
Бой прекратился внезапно. Звон оружия и неистовые крики сменились нестерпимыми стонами.
– Добейте! – бросил Вадим. – И колья, колья несите! Будем готовить теплую встречу Рюрику!
– Княже, – откликнулся кто-то из знатных, – а может, просто порубать головы и на частокол?
Вадим махнул рукой, развернулся и направился к терему.
Добря боялся шевельнуться. Труп, за которым прятался, смотрел на мальчишку огромными, выпученными глазами. От тела еще веяло теплом, запах пота и крови врезался в нос и пробивал до рвоты.
Из окон княжьего терема швыряли мертвые тела. В небе кружились вороны, но спускаться пока не решались. Запах крови становился сильнее, к нему добавлялся смрад от испражнений и липких, раздавленных в кашу кишок. В эту вонь струйкой проник и запах стоялых медов – видать, на радостях откупорили несколько бочек.
На улицах по-прежнему ни души, словене заперлись в домах, тихо трясутся по углам. Зато на княжеском дворе крик и гам, кажется, вот-вот начнется пляска. Воины шатаются от усталости, все еще выкидывают трупы, раненых добивают без разбора, не важно – свой или чужой.
Особо усердствовал Бес.
– Эй, Вяч! – крикнул Вадимов помощник. – Ты тут самый мастер? Порубай!
Сердце мальчишки замерло, а когда в проеме ворот появился отец, на душе стало чуточку легче. Он тоже пошатывался. Спереди вся рубаха плотника залита кровью, на портах тоже алые пятна. В руке тот самый тяжелый топор – им батя колет дубовые поленья. Вяч замер над трупами, что-то сказал. Бес посмотрел на плотника с угрозой, а после расхохотался:
– Слабак!
Затем вырвал из плотницких пальцев топор. Вяч отступал спиной, после и вовсе закрыл лицо руками. А Бес рубил… И Добря с ужасом понял – отцовским топором срубают головы, кисти, ступни…
Мальчишка сжался, зажмурился. По спине побежали мурашки с майского жука, плечи затрясло. Он уткнулся лбом в грудь убитого воина, из глаз покатились бессильные слезы.
– Ну как? – заорали от частокола.
Могучий бас расхохотался в ответ:
– Ровнее ставь! И глаза им закрывать не вздумай, пускай Рюрик взглянет в последний раз!
– А с младенчиком что делать? – уточнил краснолицый.
– На ворота прибей.
– А может, на кол, как купальскую куклу?
К горлу подступила тошнота, но Добря все-таки взглянул. Воин с перебитым носом и красным от натуги лицом насаживал обезображенные смертью головы на заостренные бревна.
– Эй, вот одну забыли! – радостно прокричал кто-то.
Худосочный мужик схватил за ноги женщину в золотом платье, поволок. Но ему было не справиться.
– Упрямая баба!
Тогда подскочил Бес с отцовским топором в руках:
– Отойди, я тут порубаю! – воскликнул он.
Железо вошло в тело с чавканьем, голова в тяжелом венце покатилась. Худосочный метнулся следом, пнул, метким ударом отправил к княжеским воротам. Остановился, уставился на частокол.
Голова первой из Рюриковых жен смотрела испуганными, оледеневшими глазами, рот приоткрыт в удивленном крике. Дети тоже увидели свою смерть, эти глядят с особой болью, даже сейчас не понимают, что случилось.
Краснолицему подали голову второй – венедской – жены. Он насаживал ее с особым старанием, даже череп хрустнул. Кровь оставила на бревнах частокола длинные блестящие подтеки.
– Еще один! – крикнул кто-то. Он тяжело пересекал двор, держа обрубок за рыжие кудри.
– А ну покажи! Не… это не Рюрикович, отрок. Выброси.
Воин пристально осмотрел добычу и швырнул за ворота, туда, где уже высилась гора трупов. Отрубленная голова покатилась, подпрыгнула на кочке и замерла. Торни смотрел на мир удивленно, из правой глазницы медленно вытекало белое молочко.
– Так… кого-то не хватает… – злорадно заключил тот, который любовался частоколом. – Где его сын – Полат?[3] И эта, как ее? Шелковая коса, Златовласка?
– Полат, должно быть, в крепости!
– Ха! Ну это ничего, из крепости выкурим… А мурманская курва, Едвинда?
– Так ее в Алодь отправили, и брат ейный сопровождал.
– Ну ничего, ничего… С Рюриком покончим, и до самой Ладоги доберемся…
Стук копыт раздался неожиданно близко. На устланную трупами улицу ворвались трое всадников, первый заорал неистово:
– Варяги! Рюрик едет! За ним Сивар и Трувар. Все с дружинами! И мурмане…
– Откуда им взяться?
– И с воды, и из лесу. Они повсюду.
И конные и пешие рванули к воротам, люди Вадима спешно притворяли створки.
– Стрелы и копья готовь! – заорали за стеной. – Смерть Рюрику! Смерть чужакам!
У Добри потемнело в глазах, сердце забилось бешено, едва не проламывало ребра. Мальчик не сразу смекнул, что к чему, а когда понял, душу охватил ужас. Он пополз дальше, намереваясь скрыться с места предстоящего побоища. Да над головой просвистело. А как только дернулся обратно, перед самым носом вонзился дрот. Мальчик съежился, затаил дыхание.
Тишина повисла мрачная, небо опустилось ниже. Придавило город черными тучами. Неистовые стрибы уносили прочь кровавые запахи, дарили обманчивую свежесть. По щекам Добри поползли слезы, мальчик
