Кроме того, я минимум на пятнадцать лет старше и скрываюсь от Кредитного союза, так что кавалер из меня еще тот. Венди, моя пятая бывшенькая, быстро это раскусила.
Но я отнюдь не огорчился, когда Бонни сунула голову в мою комнату два часа назад и спросила, не хочу ли я с ней пообедать.
– Только скатерть захвати, – попросила она. – А то мой столовый гарнитур проржавел.
Я облачился в парадный костюм, состоявший из единственной хлопковой рубашки, от которой не несло за два шага, и летних брюк, почти не испачканных кровью, и потопал вверх по лестнице с брезентом под мышкой. Бонни уже зажгла пару грамотно расставленных свечек, неровно озарявших темные углы, оставляя середину комнаты в полумраке. На ее ярко-оранжевом платье на бретелях играли отблески и тени.
Я одним махом развернул принесенный брезент и накрыл им металлический стол в центре комнаты; небольшой предмет сверкнул в воздухе, пролетев мимо пригнувшейся Бонни, и врезался в стену.
– Извини, – сказал я, выдернув скальпель из сухой кладки и сунув за пояс. – Я думал, что все собрал.
Бонни варила макароны на маленькой банке сжиженного газа, а на меня возложила обязанность все покрошить. Она откуда-то взяла мечту бакалейщика – помидоры, лук, кинзу – и решила научить меня готовить соус «Маринара». Сначала я мучился с пластиковым ножиком для масла, единственным режущим инструментом на столе, но потом вынул скальпель, и дело пошло. Бонни ничего не сказала, когда я виртуозно крошил оставшиеся овощи, но я поймал на себе несколько исподтишка брошенных взглядов.
Когда нёбо приучено воспринимать объедки из мусорного контейнера, отвоеванные у помойных кошек, как нормальный ночной обед, свежая паста с соусом «Маринара» становится просто оргазмом гурмана. Я практически не говорил, пока мы ели, втягивая макароны не жуя, стараясь поглотить как можно больше пищи за минимальное время.
– Где ты это взяла? – спросил я между глотками.
Бонни ответила:
– На рынке, в шести кварталах отсюда.
– Они выбрасывают такую еду?! Совсем уже…
Она как-то странно посмотрела на меня:
– Выбрасывают?
– О, – спохватился я под этим взглядом. – Значит, ты ее стянула? Браво!
И снова не угадал.
– Нет, нет, – запротестовала она. – Я сходила днем на рынок и все купила.
Как я могу мечтать о романе с этой женщиной? Мы даже говорим на разных языках!
Когда мы доели бисквит, который она купила – не украла, а именно купила, как я уже понял, в настоящем магазине – на наличные, с очередью к кассе и всем таким, я вновь обратил внимание на странную певучую ритмичность в ее голосе и не удержался от вопроса.
– Это «Воком», – ответила Бонни.
– Что?
– Моя гортань. «Воком экспрессор», одна из последних моделей.
Вот в чем секрет несколько механических интонаций и неестественно идеальной артикуляции, без малейшего намека на невнятность или заикание. Очень гладкая речь. «Воком» – первоклассная компания с образцовой службой по работе с клиентами.
Словно решив это доказать, Бонни полезла в карман и вытащила маленький пульт дистанционного управления, не крупнее, чем у моего «Джарвика», правда, с большим числом кнопок и тумблеров. Что-то нажала, где-то подкрутила, и когда вновь открыла рот, уже не была Бонни.
– Здесь четырехшкальная частотная модуляция, – сказала она раскатистым басом.
– И часто ты так делаешь? – поинтересовался я.
– В последнее время – да, – проверещала она, выбрав частоту бурундучьего писка. – Говорить чужим голосом очень удобно, когда не хочешь, чтобы тебя обнаружили.
Мне случалось изымать вокомские системы, хотя эти заказы обычно отдавали «касперам» из-за способности таких искорганов записывать последние сорок восемь часов речи клиента вроде черного ящика на самолетах. Однако «Воком экспрессор» сохранял лишь слова, произнесенные своим хозяином, а не полный разговор. В результате расшифровка записей с «Вокома» представляла собой лишь половину диалога, а так называемым экспертам по прослушиванию оставалось только догадываться о репликах собеседника.
Однажды, ближе к концу моей карьеры, «Кентон» послал меня изъять мочевой пузырь у клиента, злоупотреблявшего их терпением уже четыре месяца. Мне сказали, что этот парень набрал кредитов по всему городу и навставлял себе массу искорганов других производителей, но мое дело вернуть «Кентону» их собственность, и больше ничего. Даже если, вскрыв клиента, я обнаружил бы искусственный желудок или легкое с просроченной оплатой, то не имел права их изымать. Есть всякие внештатники, вольнонаемные, которые вырывают из тела любой искорган и несут его фирме-производителю в надежде получить часть комиссионных, но я работал по правилам, и если в бланке заказа значился «Кентон», их мочевой пузырь я и брал.
Одни клиенты лежат неподвижно, когда их вскрываешь, другие дергаются, извиваясь по полу и ползая по всей комнате. На нашем жаргоне они называются соответственно «мертвой селедкой» и «живым тунцом». Тот парень был где-то посередине между двумя категориями со своими движениями засыпающей форели, зато болтал не закрывая рта в течение всего процесса, даже когда я по всем правилам усыпил его эфиром. Я уколол его торазином, еще раз применил электрошок, но и в бессознательном состоянии этот дурак не перестал лепетать, что виноват, но обязательно все исправит, даже когда скальпель глубоко вошел в его брюшину. Не знаю, о чем он говорил, и знать не хочу. Я предпочитаю работать в тишине, а этот тип испортил мне день.
Мочевой пузырь был на месте, в целости и сохранности; взявшись за ножницы, я вдруг услышал женский голос, эхом отразившийся от стен. Моя окровавленная рука рефлекторно нырнула в карман куртки и выхватила «кольт», который я всегда носил на боевом взводе; одновременно я развернулся на сто восемьдесят градусов, готовый выстрелить, чтобы защитить себя.
Комната была пуста. Пожав плечами, я вернулся к изъятию и сделал новый надрез, но через секунду глубокий горловой вопль резанул меня по ушам, крик, полный тоски, пронесся с учетверенной скоростью, не меняя низкого тона. Я снова обернулся как ужаленный, с «кольтом» в руке, и снова никого.
Тогда я сосредоточился, махнув рукой на внешние раздражители, и внимательно вгляделся в клиента. Звуки – в смысле голос – исходили из него. Для проверки я полоснул скальпелем по горлу, вызвав кровавый водопад, и успел заметить металлический блеск «Вокома» в гортани. Не «Экспрессор» – эта модель недавно появилась на рынке, а старый «Коммуникатор», не подлежавший апгрейду. Под подошвой что-то треснуло, и я сообразил, что давно переминаюсь на пульте дистанционного управления «Вокома», меняя высоту голоса и пугая самого себя во время работы.
Каким-то образом я активировал режим воспроизведения, чем объяснялось упорное нежелание клиента замолкать: «Воком» работал как магнитофон, воспроизводя запись недавнего разговора. Не зная, как выключить гортань, я заканчивал работу под этот новый саундтрек, включенный на полную громкость.
Когда я уложил мочевой пузырь в пенопластовый контейнер, в котором он отправится обратно к папочке «Кентону», клиент был уже мертв – дыхание остановилось, руки и ноги перестали дергаться, пульс не прощупывался; лишь упрямый «Воком» продолжал болтать.
– Детка, ты же знаешь, как я люблю тебя! – вопил мертвец на полу, пока я шел к дверям. – Вернись! Клянусь, я никогда больше тебя не обижу!
Этими же словами я клялся Мелинде, когда она меня бросила, что никогда ее не огорчу, буду оберегать от боли, мук и лишений, связанных с вечно отсутствующим мужем с невидящим взглядом, хотя прекрасно знал: это обещание из разряда невыполнимых. Я всегда так поступаю с обещаниями: половина мозга отдает команду клясться, другая втихаря хмурит свои лобные доли.
Конечно, тогда я не подозревал, как сильно нарушу свои клятвы Мелинде через двадцать лет. Да и не мог этого предвидеть.
Бонни обмолвилась, что «Воком» – не единственный ее искорган. Желая побольше узнать о соседке по гостинице, я невольно задался вопросом, уж не «Джарвик» ли у нее стоит до кучи. Но не успел
