— Я вижу ребенка, — сказал человек, преследуемый призраками. — Это необычайно странный ребенок, в своем роде образцовый ребенок. Он рано созрел; он философ. Он умирает в бедности, под тихую музыку. Он умирает в роскоши, под тихую музыку… Перед тем как умереть, он составляет завещание, он читает молитву, он целует свою няню. Этот ребенок…
— Мой! — сказал призрак.
— Я вижу очаровательную женщину небольшого роста. Я вижу нескольких прелестных женщин, но все они небольшого роста. Все они слабоумны, почти идиотки, но все очаровательны и небольшого роста. На них кокетливые чепчики и фартуки. Я убеждаюсь, что добродетель доступна лишь женщинам ниже среднего роста, простодушным и инфантильным. Эти женщины…
— Мои! — сказал призрак.
— Я вижу надменную, злую и гордую леди. Она высокого роста, с царственной осанкой. Я замечаю, что все гордые и злые леди — высокого роста и с царственной осанкой. Эти леди…
— Мои! — сказал призрак, заламывая руки.
— Я вижу, как события постоянно нависают. Я замечаю, что если суждено случиться несчастью или убийству, если кто-нибудь должен умереть, то в расстановке мебели, в пейзаже, в общей атмосфере всегда проявляется нечто предвещающее эти события за несколько лет вперед. Не скажу, чтобы мне хоть раз довелось увидеть что-либо подобное в действительности… Честь этого поразительного открытия принадлежит…
— Мне! — сказал призрак».
Работа над «Романами в сжатом изложении» была для Гарта итогом литературного ученичества и школой мастерства. Хотя молодой писатель сам был далеко не свободен от многих недостатков, которые столь дерзко критиковал у старших собратьев по перу, он быстро проявил себя как искатель и новатор. В сатирическом очерке «Развалины Сан-Франциско», напечатанном в «Калифорниене» в 1865 году от имени человека 2435 года, мы слышим ту характерную интонацию повествователя из будущих времен, которую тремя десятилетиями позже сделал столь популярной в своих научно-фантастических произведениях молодой Уэллс. Бесспорно также, что приписываемое обычно Киплингу обновление английской баллады (сочетание балладного стиха с тематикой и лексикой сегодняшнего дня) было впервые осуществлено Гартом в его калифорнийских песнях и балладах конца 60-х годов.
Биограф Гарта, Стюарт, считает нужным отметить, что в годы сотрудничества Гарта в «Калифорниене» писатель находится как бы в оппозиции к тематике и социальным и художественным принципам, которые составляют сущность его позднейших произведений. Стюарт пишет, что Брет Гарт высмеивает попытки калифорнийской прессы возвеличить «честного работягу»-старателя и представить «золотой поход» как тему для героического повествования. (В ответ на последнее предложение Гарт насмешливо писал: «Чем меньше будет сказано о мотивах приезда кое-кого из пионеров, тем будет лучше, ибо слишком многие из них были более озабочены скорейшим отбытием из пункта отъезда, нежели выбором места назначения».)
Чтобы правильно понять позицию Гарта, надо помнить, что к этому времени восхваления старателя в Калифорнии имели в подавляющем большинстве случаев рекламный и демагогический характер. Приукрашенная до неправдоподобия фигура «честного работяги», фактически уже давно оттесненного с авансцены калифорнийской жизни, служила чем-то вроде торговой марки Калифорнии и, как остроумно показал позднее Гарт в «Гэбриеле Конрое», должна была привлекать в страну свободный капитал. По поводу навязчивого использования этой тематики для пропаганды буржуазного преуспеяния Брет Гарт писал в 1869 году:
«Как ранний образчик морализирования в Калифорнии, припоминаю серию рисунков, навеянных, я думаю, известными сатирическими сериями Хогарта, посвященными прилежному и ленивому подмастерью. На наших рисунках соответственно были изображены образцовый старатель и беспутный старатель. Беспутный, сколько я помню, шел от неряшливости и пьянства к болезням и преждевременной кончине; образцовый — воспарял к зажиточности и к сорочке с крахмальным пластроном. Каковы бы ни были художественные качества этих рисунков, мораль их была совершенно ясной. То, что они не произвели желаемого эффекта на старательские общины, объясняется в числе прочего тем, что рядовой старатель не признавал себя ни в одном из выведенных типов».
Певцом «золотого похода» и капиталистического развития Калифорнии Брет Гарт не намерен был становиться. Вынашиваемая им задача была иной. Он намеревался показать эту жизнь в кипении страстей. За живописными контрастами он хотел раскрыть ее подлинные противоречия. Следует напомнить, что уже после того, как старательские рассказы Гарта получили успех во всем мире, в Калифорнии они еще долгое время продолжали считаться чем-то вроде поклепа на калифорнийскую действительность.
Старательские рассказы стали появляться в «Оверленде» один за другим, с небольшими паузами, но регулярно, словно Брет Гарт задолго готовился к этому решающему шагу.
В конце 1868 года, во втором номере журнала, он напечатал «Счастье Ревущего Стана»; в 1869 году появились «Изгнанники Покер-Флета», «Мигглс», «Компаньон Теннесси» и «Идиллия Красного Ущелья»; в 1870 году — «Браун из Калавераса», «Блудный сын мистера Томсона» и «Илиада Сэнди-Бара». Вместе с «Нестoящим человеком» и «Млисс», напечатанными в 1860 году, это были те десять старательских рассказов Гарта, которые заложили основу всего его дальнейшего творчества. К ним можно добавить смежные по тематике и общему колориту старательские баллады, напечатанные в то же время: «В забое», «Ее письмо». «Чикита», «Диккенс на прииске» и другие.
5
Рассказы Гарта обычно считаются парадоксальными, то есть основанными на странности или преувеличении. Известная характеристика старателей в рассказе «Счастье Ревущего Стана» строится таким образом:
«У самого отъявленного мошенника был рафаэлевский лик с копной белокурых волос. Игрок Окхерст меланхолическим видом и отрешенностью от всего земного походил на Гамлета; самый хладнокровный и храбрый из них был не выше пяти футов ростом, говорил тихим голосом и держался скромно и застенчиво».
На основании этого и многих других примеров Гарта не раз упрекали в любви к преувеличениям, хотя можно указать, что бросающиеся в глаза противоречия и контрасты составляли неотъемлемую черту жизни, изображенной в рассказах Гарта. В уже знакомом нам дневнике Иноса Кристмена записан такой эпизод:
«Понедельник. 5-е марта 1851 г. Сегодня прибыла почта. Громадная толпа, волнуясь, ожидала. Когда стали выдавать письма, из толпы выступил колосс. Борода, закрывавшая лицо, и громадный револьвер, торчавший у пояса, придавали ему вид совершеннейшего головореза. Когда он назвал свое имя, ему выдали изящный конверт, и он, отвесив причитающиеся два доллара, отошел в сторону и вскрыл письмо. Через несколько минут я обернулся и увидел свирепого великана в слезах…
В той же толпе я приметил другого человека, юношу с бледным лицом. Он назвал себя и узнал, что ему нет письма. Грустно было наблюдать, как юноша разразился богохульствами и проклятиями по адресу забывших его друзей. Он тут же пригласил нескольких человек в бар, и оттуда понеслись крики пьяного разгула».
Инос Кристмен не имел склонности к преувеличениям и писал не для публики. Тем не менее приведенное описание, не лишенное элементарной художественной обобщенности, построено на
