Когда «у Джулса» разливалась вода, над ее однообразно ровной поверхностью не было видно почти ничего. Немногочисленные жители поселка в ожидании конца наводнения спокойно и методично перебирались на возвышенности, не оставляя после себя никаких печальных следов. На безмятежной, ничем не замутненной водной глади было разбросано с десяток полузатопленных бревенчатых хижин, казавшихся в лунном свете остатками катастрофы, происшедшей не два-три дня, а два-три столетия назад. Течения не было, вода не могла подмыть и унести их шаткие фундаменты; ничто не волновало это тихое озеро. Лишь изредка, словно случайный ружейный залп, поверхность его бороздили струи внезапно налетевшего ливня, да еще реже появлялся плот из единственного бревна, на котором кто-нибудь из местных жителей отправился проверить остатки своего имущества, сложенные на крыше хижины. В этом спокойном уничтожении маленького поселка не было ничего страшного; одно-единственное пепелище произвело бы впечатление более тягостное, чем такое бессмысленное и даже дикое в своем равнодушии действие противоположной разрушительной стихии. Люди находили это вполне естественным. Вода убывала так же, как и прибывала: медленно, бесстрастно, бесшумно. Пройдет всего лишь несколько дней, и жаркое солнце Калифорнии высушит хижины, а спустя неделю-другую красная пыль уже снова ляжет у их порога таким же толстым слоем, как прежде лежала там зимняя грязь. Воды Змеиного ручья снова вернутся в свое русло, и мэрисвиллской почтовой карете уже не придется больше делать крюк, объезжая поселок. За это миролюбивое вторжение жители получали даже своеобразную компенсацию: на размытых берегах порою обнаруживалось золото. Весною наивные старатели с надеждой ждали «промывки старика Змеиного».
Между тем «у Джулса» однажды произошло событие, которому суждено было довольно необычным образом нарушить этот мирный и методический процесс. Зима в 1859–1860 году выдалась исключительная. В долинах почти не было дождей, хотя вершины Сьерры совсем занесло снегом. Ущелья засыпало, перевалы замело, склоны гор обледенели. А когда запоздавшие юго-западные пассаты наконец принесли с собой дожди, повторилось обычное явление: долина Джулса безмолвно, бесшумно и мирно погрузилась в воду; жители перебрались на возвышенности — разве только чуть быстрее обыкновенного, ибо долгое ожидание им порядком надоело. Мэрисвиллская почтовая карета сделала обычный крюк и остановилась возле джулсовской временной гостиницы, которая служила также почтовой конторой и бакалейной лавкой, — под навесом из парусины, коры и мягких листьев ольшаника. Она высадила одного- единственного пассажира — бостонца Майлса Хеммингвея, молодого письмоводителя горнорудной компании в Сан-Франциско, командированного для составления доклада о предполагаемых золотоносных возможностях Джулса. Возможности эти показались ему весьма сомнительными, когда он, сидя на козлах кареты, обозревал затопленные хижины и слушал неторопливый рассказ кучера о паводке и о поразительном долготерпении местных жителей.
Это была все та же старая история, все та же косность и лень старателя Запада, глубоко чуждая образу мыслей и привычкам северянина, все та же тупая покорность перед дикими капризами природы, без всякой попытки вступить с ними в борьбу, которая других закаляла и приводила к успеху; все та же философия, заставлявшая принимать ураганы и пожары в прериях и сносить их всегда одинаково безучастно и безропотно. Быть может, где-нибудь в другом месте, в иной обстановке такое стоическое смирение пришлось бы ему по душе, но люди, которые заправляют замызганные штаны в грязные сапоги и живут только ради добытого ими золота, отнюдь не казались ему героями. Не смягчился он и тогда, когда, стоя у наспех сооруженной буфетной стойки — нескольких досок, уложенных на козлы, — пил кофе под протекающим тентом, который почему-то напомнил ему детство и зябкий пикник учеников воскресной школы. А ведь эти люди живут вот так, словно в походе, целых три недели! Еще больше раздражало его опасение, как бы не пришлось торчать здесь несколько дней, пока вода не спадет настолько, что можно будет все как следует изучить для доклада. Когда он сел на предложенный ему ящик из-под свечей, который затрещал под его тяжестью, и окинул взглядом все это мрачное запустение, досада его наконец вырвалась наружу.
— Господи, твоя воля! Как это вам после первого же наводнения не пришло в голову раз и навсегда переселиться повыше?
Хотя самый вопрос был вполне безобидным и только тон его прозвучал вызывающе, один из присутствовавших сделал вид, будто понял эти слова буквально.
— Да вы же сами говорите: «Господи, твоя воля!» — лениво отозвался он, — вот и мы так порешили, что раз он тут хозяин и, как говорится, всем заправляет, выходит, нам только и делов, что предоставить все заботы ему. Не мы устроили наводнение, так нечего нам в это дело и соваться.
— И ежели он не располагал, так сказать, приготовить для нас место повыше, устроить, как мы понимаем, для нас гору Арарат, мы и не видим, чего ради нам туда перебираться, — добавил столь же лениво другой.
Хеммингвей тотчас понял свою оплошность и, хорошо зная особенности юмора жителей Запада, счел за лучшее прекратить неудачный разговор. Он слегка покраснел, но улыбнулся и сказал:
— Вы знаете, что я хотел сказать. Вы могли бы жить и полной безопасности, если бы построили дамбу, чтобы удерживать воду при самом высоком уровне.
— Ты когда-нибудь слышал, что это за штука — самый высокий уровень? — спросил первый оратор, обращаясь к одному из присутствующих и даже не глядя на Хеммингвея.
— Отродясь не слыхивал. Я и вообще-то не знал, что ему предел поставлен.
Первый оратор обернулся к Хеммингвею.
— А знаете, что случилось «у Балджера», в Норт-Форке? У них там была эта самая дамба.
— Нет, не знаю. Что же там случилось? — с досадой спросил тот.
— У них там было вроде как у нас, — отвечал первый. — Вот они и решили построить дамбу, чтоб удерживать воду при самом высоком уровне. Сказано — сделано. Сперва все шло как по маслу, будто в сказке, да только воде куда-то надо было деваться, вот она взяла да и скопилась у ближней излучины. А потом она вроде как бы приподнялась на локте да глянула поверх дамбы туда, где ребята преспокойно занимались промывкой. И уж тогда она не посмотрела на этот самый высокий уровень, а поднялась еще на шесть дюймов! Да только уж не тихо-мирно, как всегда или как вот тут у нас, словно она по капле из-под земли сочится, а с шумом и ревом хлынула через дамбу на ту сторону, где ребята мыли золото. — Он помолчал и среди глубокой тишины добавил: — Говорят, «у Балджера» все разбросало на пять миль вокруг. По крайней мере я слышал, что одного мула и кусок желоба подобрали аж в Ред-Флете, за восемь миль оттуда!
Мистер Хеммингвей отлично знал, что на это ответить, но, умудренный опытом, знал также, что это бесполезно. Он вежливо улыбнулся и промолчал, после чего говоривший обратился к нему:
— Сегодня вам тут ничего не увидеть, а вот завтра, судя по всему, вода начнет спадать. Вы, наверно, хотите умыться и привести себя в порядок, — добавил он, взглянув на маленький саквояж Хеммингвея. — Мы решили, что вам тут будет тесновато, вот и приготовили для вас местечко в хижине Стэнтона — вместе с женщинами.
Молодой человек слегка покраснел, усмотрев в этих словах иронический намек, и с горячностью возразил, что привык к походной жизни и готов остаться здесь.
— Ну нет, это — дело решенное, — возразил его собеседник. — Пойдемте-ка лучше, я вас провожу.
— Минуточку, — с улыбкой сказал Хеммингвей, — у меня письмо к управляющему компанией «Веселые Копи» у Джулса. Может быть, мне лучше сначала повидаться с ним?
— Да ведь это и есть Стэнтон.
— А вы… — замялся Хеммингвей, — вы, кажется, очень хорошо знаете эти места. Уж не имею ли я честь…
— Да, я Джулс.
Приезжего это несколько удивило и позабавило. Значит, «Джулс» — фамилия, а не название местности!
— Стало быть, вы пионер? — спросил Хеммингвей уже менее самоуверенным тоном, когда они вышли из-под деревьев, с которых капала вода.
