Все рассказы о коменданстве в Бугульме

теперь.

Колокола звонят жалобно, как будто собираются расплакаться.

Вот открываются монастырские врата. В них появ­ляется процессия с иконами и хоругвями. Четыре ста­рейшие монахини во главе с игуменьей несут большую тяжелую икону, с которой испуганно взирает пресвятая богородица. За иконой— череда монашенок, старых и молодых, все в черном. Звучит скорбное песнопение.

...И повели его, чтобы распять его...

Там распяли его и с ним двух других по ту и по другую сторону...

Тут из храма выходит бугульминское духовенство в ризах, расшитых золотом; за ним с иконами православ­ный люд.

Оба шествия сливаются воедино, раздаются возгласы: 

«Христос живет! Христос царствует! Христос по­беждает!»

И   все   это   множество   людей   затягивает   псалом:

В день скорби моей взываю к тебе...

Крестный ход огибает храм и направляется к ко­мендатуре, где я подготовил уже приличествующую случаю встречу. Перед домом поставлен накрытый бе­лой скатертью стол, на нем каравай хлеба и солонка с солью; в правом углу икона с горящей перед нею свечой.

Когда голова процессии приближается к комендатуре, я важно выхожу навстречу и прошу игуменью принять хлеб-соль в знак того, что не питаю никаких враждебных умыслов. Предлагаю православному духовенству также отведать хлеба-соли. Подходят один за другим и прикла­дываются к иконе.

—  Православные,— произношу торжественно,— бла­годарю вас за прекрасный и необычайно заниматель­ ный крестный ход. Мне пришлось видеть его впервые в жизни, и он произвел на меня незабываемое впечатление. Я вижу здесь поющую массу монахинь, это напоминает шествия первых христиан во времена императора Неро­на. Может быть, кто-нибудь из вас читал роман Сенкевича «Quo vadis?».

Не хочу долго злоупотреблять вашим терпением. Я просил всею пятьдесят монашенок, но уж если здесь собрался весь монастырь, дело пойдет гораздо быстрее. Прошу барышень-монашенок отправиться со мною в ка­зармы.

Люди  стоят  передо мной  с обнаженными  головами и   поют:

Небеса проповедуют славу божию,

и о делах рук его вещает твердь...

Выступает вперед игуменья — старенькая, подборо­док у нее трясется — и спрашивает:

— Во имя господа бога, что мы там будем делать? Не губи душу свою!

— Православные! — кричу я в толпу.— Там нужно вымыть полы и привести все в порядок, чтобы можно было разместить Петроградский кавалерийский полк! Идемте!

Крестный ход поворачивает за мной, и к вечеру — при таком-то количестве старательных рук! — казармы блистали образцовой чистотой.

Вечером молодая монашенка принесла мне маленькую иконку и письмо от старушки игуменьи с одной лишь простой фразой: «Молюсь за вас».

Теперь я сплю спокойно, потому что знаю, что еще и сейчас под старыми дубовыми лесами Бугульмы стоит монастырь Пресвятой богородицы, где живет старушка игуменья, которая молится за меня, грешного.

СТРАТЕГИЧЕСКИЕ ЗАТРУДНЕНИЯ

В конце октября 1918 года ко мне в комендатуру по­ступил приказ Революционного Военного Совета Восточ­ного фронта: «Шестнадцатый дивизион легкой артил­лерии в походе. Подготовьте сани для отправки дивизио­на на позиции».

Эта телеграмма повергла меня в страшное замеша­тельства Что может представлять собою такой дивизи­он? Сколько тысяч людей в его составе? Где я возьму такую уйму саней?

В военных делах я был полнейший профан. В свое время Австрия не предоставила мне возможности полу­чить настоящее военное образование и всеми силами со­противлялась моему стремлению проникнуть в таинство военного искусства.

Еще в начале войны меня исключили из офицерской школы 91-го пехотного полка, а потом спороли и нашивки одногодичного вольноопределяющегося. И в то время, как мои бывшие коллеги получали звания кадетов и пра­порщиков и гибли, как мухи, на всех фронтах, я обжи­вал казарменные кутузки в Будейовицах и в Мосте на Литаве. А когда меня наконец отпустили и собрались отправить с «маршкумпачкой»^{1} на фронт, я скрылся в стогу и пережил таким образом три  «маршкумпачки».

С тех пор счастье мне улыбалось. Во время похода к Самбору я присмотрел для господина поручика Лукаша квартиру с очаровательной полькой и великолепной кух­ней — и меня сделали ординарцем. Когда же, позднее, в окопах под Сокалем, у нашего батальонного командира завелись вши, я обобрал их с него, натер своего началь­ника ртутной мазью — и был награжден большой се­ребряной медалью «За храбрость».

Но при всем этом никто не посвящал меня в тайны военного искусства. Я и до сих пор не представляю себе, сколько полков в батальоне и сколько рот в бригаде. А теперь в Бугульме я должен был знать, сколько по­требуется саней для отправки на фронт дивизиона лег­кой артиллерии. Ни один из моих чувашей этого также не знал, за что я присудил их условно к трехдневному заключению. Если в течение года они каким-нибудь путем разузнают это, наказание с них снимется.

Я велел позвать городского голову и строго сказал ему:

—   Ко мне поступили сведения, что вы скрываете от меня, сколько человек входит в дивизион легкой артиллерии.

В первый момент у него просто язык отнялся. Потом он упал на колени и, обнимая мне ноги, запричитал:

—   Ради господа бога не губи меня! Я никогда ничего подобного не распространял!

Я поднял его, угостил чаем, махоркой и отпустил, за­верив, что убедился в его полной невиновности в данном случае.

Он ушел растроганный и вскоре прислал мне жаре­ной свинины и миску маринованных грибов. Я все это съел, но все еще не знал, сколько же людей в дивизионе и сколько для них потребуется саней.

Пришлось послать за командиром Петроградского кавалерийского полка. В разговоре я попытался неза­метно подвести его к нужной теме.

—   Это просто удивительно,— начал я,— что Центр все время изменяет количественный состав в дивизионах легкой артиллерии. Особенно сейчас, когда создает­ся Красная Армия. В связи с этим возникает масса вся­ких неудобств. Вы не знаете случайно, товарищ коман­дир, сколько раньше было солдат в дивизионах?

Он сплюнул и ответил:

— Вообще-то мы, кавалеристы, не имеем дела с ар­тиллерией. Я, например, сам не знаю, сколько у меня дол­жно быть солдат в полку, потому что не получал на этот счет никаких директив. Мне был дан приказ создать полк, ну, я его и создал. У одного есть приятель, у дру­гого — тоже приятель, вот так понемногу и набралось. Если людей будет слишком много, назову хотя бы бригадой.

Когда он ушел, я знал ровно столько же, сколько и раньше, и в довершение всех несчастий получил из Симбирска еще одну телеграмму:

«В связи с критиче­ской ситуацией на фронте вы назначаетесь командую­щим фронтом. В случае прорыва наших позиций на реке Ик сосредоточьте полки на позиции Ключево — Бугульма. Создайте Чрезвычайную комиссию для охраны горо­да и держитесь до последнего солдата. Эвакуацию города начать с приближением противника на расстояние пяти­десяти верст. Мобилизуйте население в возрасте до пя­ тидесяти двух лет и раздайте оружие. В последний мо­мент взорвите железнодорожный мост через Ик и у Ключева. Пошлите на разведку бронепоезд и взорвите пути...»

Телеграмма выпала у меня из рук. И лишь немного опомнившись от потрясения, я дочитал ее до конца:

«...Подожгите элеватор. Что нельзя будет вывезти — уничтожьте. Ожидайте