Все рассказы о коменданстве в Бугульме

похоро­нен бывший пристав. Расстрелян в октябре 1918 года за контрреволюцию». На втором кресте было начертано: «Здесь погребен расстрелянный поп. Казнен в октябре 1918 года за контрреволюцию». Третья могила была снабжена надписью: «Здесь покоится городской голова. Расстрелян за контрреволюцию в октябре  1918 года».

У меня затряслись колени... С помощью Ерохимова я кое-как добрался до города.

—   Мы все это обделали за ночь,— хвастался Ерохи­ мов.— Я же обещал тебе помочь, чтобы было что по­ казать инспекции, когда она прибудет. Долго ничего не приходило в голову. И вдруг вот придумал, эту штуку... Хочешь их видеть?

—    Кого? — спросил я испуганно.

—    Ну, этих: попа, городского голову и пристава. Они у меня все заперты в свином хлеву. Как только инспекция уедет, мы их отпустим по домам... Ты не думай, никто ни­чего не узнает. К могилам никто не допускается. Мои мо­лодцы умеют держать язык за зубами. А ты сможешь все-таки кое-чем похвастаться перед инспекцией.

Я взглянул на него. В профиль его черты напомнили мне князя Потемкина... Пошел проверить, правду ли он говорит, удостоверился, что все так и было. Из свиного хлева доносился поповский бас, который гудел какие-то очень жалобные псалмы, сопровождаемые неизменным рефреном: «Господи, помилуй, господи, помилуй».

Ну, как тут было не вспомнить о потемкинских дерев­нях?

         ЗАТРУДНЕНИЯ С ПЛЕННЫМИ

Подозрения товарища Ерохимова не оправдались: Петроградский кавалерийский полк не только не пере­метнулся к врагу, но и привел еще с собой пленных — два эскадрона башкир, которые взбунтовались против своего ротмистра Бахивалеева и добровольно перешли на сторону Красной Армии. А взбунтовались они потому, что Бахивалеев не разрешил им поджечь при отступле­нии какую-то деревню. Искали теперь счастья на дру­гой   стороне.

Кроме башкир, петроградцы привели и других плен­ных. Это были парни лет по 17-19, в лаптях; насильно мобилизованные белыми, они выжидали благоприят­ной возможности, чтобы разбежаться по домам.

Пленных насчитывалось около трехсот человек, ху­дых, в потрепанной домашней одежде. Среди них были мордвины, татары, черемисы, которым смысл граждан­ской войны был понятен не более, чем, скажем, реше­ние уравнения десятой степени.

Перешли они в полном порядке, с винтовками и боеприпасами, и привели своего полковника, которого гнали перед собой. Старый царский полковник был разъярен до предела. Он дико вращал глазами и даже в плену не переставал кричать на своих бывших подчи­ненных, обзывая их сволочами и грозя, что «набьет им морду».

Я распорядился разместить пленных в пустующем винокуренном заводе и зачислить их на довольствие — часть при Петроградской кавалерии и часть при Твер­ском   полку.

Получив этот приказ, ко мне тут же примчались то­варищ Ерохимов и командир Петроградской кавалерии и категорически потребовали, чтобы я, как командую­щий фронтом и городом, взял заботу о снабжении плен­ных   на   себя.

Товарищ Ерохимов даже пригрозил при этом, что скорее велит перестрелять тех пленных, которые падают на его долю, чем будет их кормить. Тут командир Петроградской кавалерии наступил ему на ногу и посо­ветовал не болтать глупостей. Он своих пленных никому не даст расстреливать. Это можно было делать на фрон­те, а не сейчас, когда его ребята все это время делились с ними хлебом и табаком. Если уж кого-то нужно рас­стрелять, так это только того полковника из 54-го Стерлитамакского   полка — Макарова.

Против этого возразил я, сказав, что, согласно де­крету от 16 июня 1918 года, все офицеры старой царской армии, даже если они попадают в плен, счи­таются   мобилизованными.

Полковника Макарова нужно будет отправить в штаб Восточного фронта, где уже сидят несколько бывших царских офицеров, неся службу непосредственно в штабе.

Товарищ Ерохимов заметил, что вот таким образом контрреволюция и проникает в штабы Красной Армии. Пришлось объяснить ему, что там за ними осуществляет­ся надзор со стороны политических органов и что они используются  исключительно в  качестве специалистов.

Но Ерохимов не сдавал своих радикальных пози­ций и чуть ли не со слезами на глазах продолжал клян­чить:

—   Голубчик, ничего у тебя не прошу — выдай мне только   этого   полковника.

Затем он перешел на угрожающий тон:

—   Не забывай, что в ближайшие дни сюда приедет инспекция. Что она скажет? В наши руки попал полковник и выбрался от нас жив и невредим. Наплюй ты на декреты! Может, их составляли такие же «спе­циалисты».

Командир петроградцев быстро вскочил и закричал на   Ерохимова:

—   Ты что?! Ленин тебе «специалист»?! Говори, негодяй! Совет Народных Комиссаров, который издает декреты, тоже «специалисты»?! Сволочь ты, сукин сын!

Он схватил Ерохимова за шиворот, вытолкал за дверь, а сам продолжал бушевать:

—   Где был его полк, когда мы брали Чишмы и за­ хватили два эскадрона башкир и батальон 54-го Стер­литамакского полка вместе с полковником? Где он скры­вался вместе со своим Тверским Революционным пол­ ком? Где он был со своими паршивцами, когда каппе­левцы и поляки подступили к самой Бугульме?

Вот возьму свою кавалерию и выволоку весь его слав­ный революционный полк на позиции! А пулеметы велю, расставить  сзади,   за   полком,   и   погоним   их   в   атаку! Сволочь   паршивая!

Попутно он упомянул матушку Ерохимова да и мату­шек всех его солдат. Умолк он лишь после того, как я за­метил ему, что проводить подобные дислокации войск имеет право лишь командующий фронтом на основе при­каза   Верховного   штаба.

Тогда он вернулся к началу нашего разговора, повто­рив, что обеспечение пленных продовольствием падает исключительно на коменданта города и командующего фронтом. Он не даст на это дело ни копейки. У него в полковой кассе всего 12 тысяч рублей, и он уже триж­ды посылал в военное казначейство за деньгами, но пока не получил оттуда ни гроша.

Я сообщил ему, что в моей кассе осталось всего-на­всего два рубля, а если сосчитать, сколько я задолжал за месяц разным организациям, снабжавшим проходя­щие части, получится сумма, превышающая миллион рублей. И хотя я посылал счета в Симбирское ин­тендантство через государственный контроль, до сих пор ни один из них не был оплачен. Так что баланс моего месячного пребывания здесь составляет: актив — два рубля, пассив — свыше миллиона рублей.

И при таком колоссальном обороте я уже третий день — утром, в обед и вечером — пью только чай с мо­локом да с белым хлебом. Сахару нет ни куска, мяса не видел  больше  недели,  щей  не  ел  свыше  двух  недель, и как выглядит мясо или сало, даже не помню.

У командира Петроградской кавалерии слезы навер­нулись на глаза.

—  Если уж дело так плохо, буду кормить всех плен­ных,— сказал он, явно тронутый.— Запасов у нас поря­дочно. Мы немножко поднабрали в тылу врага.

Выяснив точное число пленных, он ушел. После его ухода я связался непосредственно со штабом Восточ­ного фронта и передал туда несколько депеш: две чи­сто хозяйственного характера и одну — относительно пленных.

Тут же получил ответ: «Военному казначейству был дан приказ выдать вам авансом 12 миллионов рублей. Пленных зачислите в воинские части: башкирские эска­дроны — в Петроградский кавалерийский полк, в каче­стве самостоятельной единицы, которую пополняйте пленными башкирами вплоть до создания Первого Совет­ского Башкирского полка. Батальон 54-го Стерлитамакского полка включите в Тверской полк. Распределите пленных по ротам. Полковника Макарова немедленно на­правьте в распоряжение штаба Восточного фронта, в слу­чае   сопротивления — расстреляйте».

Я послал за Ерохимовым и командиром Петроград­ской кавалерии. Пришел лишь командир петроградцев, а вместо Ерохимова явился полковой адъютант, который сообщил, что товарищ Ерохимов только что вывел из винокуренного завода, где находятся пленные, полков­ника Макарова и, взяв с собой