многострадальной голове. — Раньше так не получалось. Кружки перепутал… Эй, а почему ты живой, если я с тобой дрался?
— Надо же, — хмыкнул собеседник, — я тебе собирался задать тот же самый вопрос.
— Охренеть! — уверенно сказал Зоммерфельд. — Крепок ты, зверюга! А ты точно не глюк? А то я столько никогда не пил. Без понятия, как «белочка» приходит. Кто чертей ловит, кто пушистую на плече видит.
И подкрепил своё утверждение, неожиданной многоэтажной тирадой на тему интимных отношений ближайших родственников Димыча с самыми разными животными. Ну и Димыча самого помянул злым громким словом…
— Да, нажрался ты классно, — подключилась вторая обезьяна, чуток поменьше и, на вид, женского пола. — Аж завидно немножко!
Не, точно, глюки! Оно, конечно, на «Груше» кого только не встретишь, но уж больно велики ряженые. В костюме так не сыграешь.
— Пардон, мадам, — оклемавшийся Лёнька решил поддержать игру и попытался изобразить смущение.
— Ничего, ничего… — обрадовала девушка, окончанием фразы продемонстрировала Зоммерфельду, насколько убог его матерный словарный запас и закончила спич единственным цензурным словом. — Вот!
Пока дама изощрялась в ругательствах, в Лёнькиной памяти начали понемногу всплывать обрывки воспоминаний. Лучше бы не всплывали! Но ведь проснулся не в «обезьяннике», хотя обезьяны есть под боком, на природе проснулся, на мягкой травке. Может, приснилось? Если нет…
— Лю-юди! — страдальчески взвыл он. — Что вчера было? Чего я натворил? Хоть не убил никого? — выдал Лёнька, наконец, главный вопрос, мучавший его с момента первых признаков просветления.
Ответ прозвучал откуда-то сбоку. С жутким выговором, словно человек рассказывал еврейский анекдот:
— Я Вам таки не скажу за вчера, но я без второго слова проинформирую за сегодня. Ви таки сэкономили нам немного работы. На восемь жмуриков и недобитого фельдфебеля.
Лёнька удивленно уставился на говорящего.
— Яшка-Цыган!..
— Таки да! Я рад, шо в будущем известно за моё имя…
Зоммерфельд обвел ошалелым взглядом поляну, машинально отметив присутствие не то казаха, не то узбека с луком за спиной… И спокойно завалился на правый бок, подложив под голову кулак. Восемь трупов, а его никто не вяжет. Две большие говорящие обезьяны и Яшка-Цыган. Киргиз с луком. Самый настоящий глюк. Надо поспать, и всё пройдет. После следующего просыпания это окажутся Вовка Дробышев и ребята с «Летучего Голландца». Спать!!! Перегруженный мозг принял команду с удовольствием, напоследок заставив губы выплюнуть:
Следующее пробуждение было не лучше. То есть, лучше, конечно. Голова болеть совсем перестала, только надсадно ныл синяк на груди, да и тот терпимо. Но ни знаменитый киногерой, ни странные звери не исчезли. Гастарбайтер с луком тоже. Кроме того, на полянке присутствовал какой-то искалеченный урод в окровавленной фашистской форме. Цыган и узбек тоже были в форме, но в советской, такой, как в кино.
Лёнька протер глаза, попробовал себя ущипнуть и жалобно спросил пересохшими губами:
— Ребята, вы настоящие?
— Ага, настоящие, — ответил большой обезьян. И подал ведро с водой. Лёнька радостно забулькал. — Кстати, меня зовут Грым. Или Костя, как больше нравится. И мы не обезьяны, а йети. А то Светка уже обижается. Обещала тебе голову открутить, если еще раз обзовешься.
— Понял, что нифига не понял, — обреченно вздохнул Зоммерфельд, с трудом отрываясь от спасительного ведра. — Йети Костя и Света. Цыган Яшка. А мусульманина как зовут?
— Шамси, уважаемый, как и всех первенцев в нашем роду, — ответил таджик, — и я не мусульманин. Аллах Милостивый сделал меня атеистом.
— Ага, понял. А я Лёнька. Леонид Зоммерфельд. Из Тулы. Вы мне объясните…
Костя и Яшка обалдело вытаращили глаза.
— Как тебя зовут? — спросил Грым. — Полностью только. Без отчества.
— Леонид Зоммерфельд… — повторил Лёнька.
Йети зашелся в душераздирающем хохоте.
— Немец? — с трудом выдавил он сквозь смех.
— Ну да, — подтвердил Лёнька, — а что?
— Сколько ты выпил? Вчера, в смысле, немец наш ненаглядный?
Лёнька честно попытался сосчитать, мучительно припоминая детали вчерашнего вечера…
— Пятьдесят, еще триста, еще пять глотков… Или шесть… И до этого…
— Водки? — спросила Светка, заранее догадываясь об ответе.
— Спиртяги. Чистой. Под гидроколбасу…
— Яша, ты говорил за смертельные дозы? — опять заржал Грым. — И что немец какой сыграл бы жмура от третьей части? А, мол, только русскому человеку — хоть бы хны?
— Таки да… — развел руками цыган. — И был категорически правый за этот вопрос!
— А наш друг — немец! Сам же признался.
— Костя, — оправился от изумления Яшка, — не делайте мне смешно! Ви же слышали, шо Леонид из Тулы! Это же очевидно! Он — русский немец! Ви можете сказать худого слова за родину самоваров, пряников и чудо-пистолета «Тульский-Токарев»? Таки сначала русский, а уже потом немец! Где Ви видели немца, шобы так красиво и убийственно махал березой? И если Ви мне не верите, давайте вольем в фельдфебеля флягу шнапса, шобы Ви смотрели своими глазами за его безвременную нравоучительную кончину!
Йети, наконец, просмеялся, и с трудом сел обратно.
— Леня, какой сейчас год?
— Блин, странные Вы, ребята! Две тысячи седьмой!
— Знаешь, Яш, ты прав… — задумчиво начал рассуждать Костя. — Нажраться до состояния нестояния, провалиться во времени, сходу положить девять гитлеровцев, подраться с йети, а потом заснуть прямо посреди драки может только русский. Хоть он сто раз немец. Не удивлюсь, если он, как протрезвеет, обратно в две тысячи седьмой скаканет.
Костя замолчал и очень серьезно посмотрел на Лёньку.
— Слушай, парень, ты сейчас постарайся просто поверить…
Лёнька молчал. Потом подобрал флягу, надолго приложился, обвел взглядом всех присутствующих, усмехнулся, заметив Яшкину руку, лежащую на рукояти кнута и спросил:
— Еще и однофамилец. Фрицевский унтер. И что я должен сделать, чтобы вы мне поверили?
Никто не ответил. Рыжий вздохнул:
— Немцы убитые — не доказательство. Пьяный был. Слова — только слова. У меня дед — Герой Советского Союза. Только как это проверишь… Да и фамилия другая. Штейн…
— А звали как?
— Антон. Классный старикан…
