детский роман…
Я так много писал «по заказу», что не оставалось времени влюбиться самому. И все же «пора пришла». Я влюбился в Риту Иванову и посвятил ей стихотворение, отдельные строки которого помню и сегодня:
С легкой руки Риты Ивановой стихотворение это стало достоянием всего класса. И тогда весь наш 6 «А» решил: дальше нельзя скрывать мой «талант» (а может быть, он гений!); нужно, чтобы обо мне узнали в Москве. Девочки аккуратным почерком переписали мои стихи из стенгазет, альбомов и послали это «собрание сочинений» из 27 стихотворений в «Пионерскую правду».
Долгим и томительным было ожидание ответа. На переменах дежурные отправлялись в киоск за свежим номером «Пионерки» и жадно искали в каждой газете мои стихи. Едва ли не в каждом номере были стихи — но, увы! — не мои.
Наконец, месяца через два, ответ из Москвы пришел. Очень короткий. Меня хвалили за искренность, умение видеть окружающую жизнь. Рекомендовали читать стихи Пушкина, Лермонтова, Некрасова. А печатать стихи еще рано…
Возмущению моих одноклассников не было предела. Кто-то предложил послать в Москву делегацию пионеров во главе с директором школы. Но до директора дело не дошло. Выход предложил мудрый и всегда спокойный Дима Мурзиди: «Нам может помочь только один человек на свете — Самуил Яковлевич Маршак».
Сказано — сделано: на следующий день Дима отправил письмо с моими стихами по адресу: «Москва, любимому нашему поэту Маршаку». И оно дошло до адресата, и ответ пришел очень скоро. Самуил Яковлевич подробно разобрал одно из 27 стихотворений, не оставив «камня на камне». Ответ его заканчивался словами: «Хорошие читатели нужны не меньше, чем хорошие писатели».
С тех пор стихи я писал лишь изредка, но чтение стихов осталось моим любимым занятием, и я совершенно по-новому открыл для себя многих поэтов.
Со временем я забыл и о письме от Самуила Яковлевича, и о том, что я был Ямбом Хореевичем, но судьбе, видимо, было угодно не разлучать меня с Маршаком.
Не помню, кажется, в 1960 или 1961 году в каком-то толстом московском журнале я прочел подборку стихотворений Самуила Яковлевича. Среди них было такое:
Я почти физически ощутил состояние Самуила Яковлевича в ту пору. Решил послать ему письмо. Не удержался от соблазна — вложил в конверт несколько своих стихотворений. Вскоре получил от С. Я. Маршака очень доброе письмо. Он благодарил меня за внимание, просил писать и звал в гости…
В 1963 году я был в Москве и за день до отъезда отважился позвонить Самуилу Яковлевичу.
— Это Марк[1]? Из Аккермана? Где вы сейчас? Я жду вас, немедленно приезжайте!
Самуил Яковлевич говорил еще что-то, кажется, подробно рассказывал, как ехать к нему, но от волнения я уже ничего не воспринимал.
Я уже хорошо знал дом № 14/16 по улице Чкалова. Войдя во двор, я долго в нерешительности простоял у 13-го подъезда. Гулявшие во дворе люди уже с подозрением поглядывали на меня.
Наконец, я поднялся на третий этаж, увидел справа от лифта квартиру 113 и, протянув руку к кнопке звонка, услышал за дверью голос Самуила Яковлевича. Он кому-то говорил: «Сейчас придет ко мне Марк, и мы вместе пообедаем».
Я позвонил. Дверь открыла пожилая женщина: «Марк? Меня зовут Розалия Ивановна». Из комнаты, расположенной справа от прихожей, опираясь на палочку, вышел Маршак, маленький, очень худой, по- детски беспомощный.
Хорошо сшитый из плотной ткани серого цвета пиджак буквально висел на его плечах. И только по взгляду — удивительному маршаковскому взгляду, знакомому мне по фотографиям, я узнал Самуила Яковлевича.
— Ну наконец-то, голубчик, вы пришли. Я ведь объяснил вам, как скорее добраться. Ну, ничего! Раздевайтесь, Марк. — И он помог мне снять пальто и сам повесил его на вешалку, расположенную в прихожей слева.
Розалия Ивановна, воспользовавшись занятостью Самуила Яковлевича, сказала:
— Вы, наверное, устали и давно не ели. Мы не обедали в ожидании вас. — А потом украдкой шепнула: — Самуил Яковлевич ничего не ест, может быть, с вами хоть что-то перекусит.
Мы вошли в маленькую комнату, в ту, из которой только что вышел Маршак.
Первое, что бросилось мне в глаза, — обилие книг, и на стене справа от двери — ковер с вытканным на нем портретом Роберта Бёрнса.
— Это подарок моих шотландских друзей.
Вскоре Розалия Ивановна вкатила в комнату столик на колесиках, на нем была еда. Особенно аппетитно выглядела миска с солеными огурцами. Я даже сглотнул слюну.
— Самуил Яковлевич, вы как хотите, а Марка надо покормить, он с дороги.
Маршак будто не слышит ее слов и обращается ко мне:
— Так вы в школе работаете? Читают ли дети? Чем интересуются?
Я отвечаю как-то невнятно, не слыша сам себя.
— А стихи по-прежнему пишете? Это хорошо!
Чувствую, что кровь прихлынула к вискам, и в ушах — шум.
— Не пишу я стихов, Самуил Яковлевич, давно не пишу, и не хочется! Стихи, которые прислал вам в последнем письме, давнишние.
— Но в них есть неплохие строки… — И Самуил Яковлевич прочел по памяти:
