гражданке что-то быстро сказал сержанту и все трое засмеялись. Потом парень о чем-то попросил Гришневича и сержант, взглянув на Лупьяненко, согласно кивнул головой и пошел к роте. Построив роту, Гришневич повел ее в казарму, а Лупьяненко и его спутник остались возле столовой. Это было более, чем странно, и весь второй взвод украдкой в недоумении оглядывался назад.
Антона не было около часа. Как только всех рассадили в колонну по четыре смотреть сборник киносказок «Служу Советскому Союзу», сразу же появился Лупьяненко. Антон быстро подошел к Гришневичу и что-то сказал на ухо сержанту. Тот недовольно поморщился и отрицательно покрутил головой. Улыбка исчезла с лица Лупьяненко, и он принялся горячо убеждать в чем-то сержанта.
— Я сказал — сиди здесь, а я пойду с ним поговорю, — резко ответил Гришневич и пошел в сторону выхода.
Возле Игоря было свободное место и Лупьяненко сел на него с недовольным выражением лица.
— Что случилось? — шепотом спросил Игорь.
— Мой брат в отпуск приехал. Хочет попросить Гришневича, чтобы тот меня в увольнение отпустил, — тоже тихо ответил Антон.
— А что Гришневич?
— Не знаю. Сказал мне «Служу Советскому Союзу» смотреть, а сам вниз пошел.
— Прыкрыли рты! Лупьяненка, тебя на очки отправить?! — недовольно прикрикнул неизвестно откуда взявшийся Шорох.
— Виноват, — громко ответил Лупьяненко.
Когда Шорох отошел на безопасное расстояние, Лупьяненко буркнул на ухо Игорю:
— Самого бы его на очки отправить, чмошника!
Вернулся Гришневич, подошел к Лупьяненко и без особой радости сообщил:
— После просмотра можешь собираться в увольнение. У Шороха есть один бланк — мы тебе его и дадим. Смотри — чтобы никакого спиртного и чтобы вовремя вернулся! Ясно?
— Так точно! — радостно ответил Лупьяненко.
— Василий, — позвал сержант Шороха.
— Што?
— У тебя есть еще увольнительная?
— Есть.
— Отдай Лупьяненко. У него брат в отпуск пришел — пусть домой в увольнение сходит.
Тищенко подумал, что сейчас Шорох расскажет о том, что сделал Антону замечание, но тот не проронил ни слова и с каменным выражением лица подошел к Лупьяненко. Достав из кармана увольнительную, младший сержант медленно переложил ее из руки в руку, словно сомневался, давать ее или нет, и, наконец, протянул ее Антону:
— Держы, помни маю дабрату!
— Спасибо, — сдержанно поблагодарил Лупьяненко.
Игорь улыбнулся, представив себе эпитеты, которыми его товарищ сейчас мысленно награждал Шороха.
Лупьяненко в предвкушении увольнения не мог спокойно усидеть на табуретке и ерзал на ней так, словно бы вся ее поверхность была усеяна кнопками шипами кверху. Игорь с завистью смотрел на товарища — теперь Антон вырвется на несколько часов из казармы, да не просто вырвется, а попадет домой. Едва дождавшись конца передачи, Лупьяненко бросился в каптерку и первым среди увольняемых получил у Черногурова парадку.
— Куда ты так спешишь — на пожар, что ли? Или боишься, что с увольнением передумают? — спросил удивленный каптерщик.
— Домой я спешу, Черногуров… Домой! — весело пояснил Лупьяненко.
— Тогда понятно. Я бы, наверное, еще быстрее домой собирался! — крикнул вслед убегающему курсанту Черногуров.
Приведя себя в порядок, Лупьяненко присоединился к Фуганову, Доброхотову и Вурлако, и курсанты предстали перед Гришневичем. Осмотрев увольняемых, Гришневич недовольно спросил:
— Фуганов, у тебя что — фуражка на голову не налазит?!
— Никак нет, налазит.
— Тогда одень ее нормально, чтобы она была на голове, а не на очках! А то у тебя репа, как у гестаповца.
Фуганов торопливо поправил фуражку, и Гришневич разрешил увольняемым идти на осмотр к дежурному по части. Обычно перед дежурным проверял еще и Атосевич, но сегодня его не было. Разобравшись с увольняемыми, Гришневич решил отправить весь взвод стираться, раз уж выпало свободное время. Но в это время к нему подошел Ломцев:
— Товарищ сержант, Валик заболел.
— Он еще вчера заболел. Что с того?
— Да я не про ноги. У него вроде бы температура высокая очень.
— А чего же он сам не говорит? Где он?
— Да вот — сидит, стесняется, — показал рукой Ломцев.
Валик весь съежился и так сидел на краю табуретки, обхватив голову руками. Издали он был похож на маленького, сухого старика, присевшего отдохнуть на лавку возле избы. Вокруг Валика собрался почти весь взвод и каждый считал своим долгом подать какой-нибудь совет.
— Тихо! Что с тобой, Валик? — спросил сержант, успокоив советчиков.
Валик медленно поднял голову, взглянул красными, воспаленными глазами на сержанта, криво улыбнулся и едва слышно ответил:
— Что-то голова разболелась. Вроде бы температура поднялась…
— Так — ясно! Будем принимать меры. Ломцев, Туй — отвести Валика в санчасть! — быстро сориентировался в ситуации Гришневич.
Ломцев и Туй подхватили Валика под руки, и повели к выходу.
— Зачем? Я сам могу идти! — крикнул Валик и вывернулся из рук товарищей.
Ломцев обернулся и вопросительно посмотрел на Гришневича.
— Ну, чего остановились? Раз он сам может идти, то ты, Туй, можешь остаться, а Ломцев пусть его до санчасти доведет — мало ли что может случиться.
Валик улыбнулся виноватою улыбкой, но возражать больше не стал, и они вместе с Ломцевым пошли в санчасть.
— Взвод, становись! — вспомнив о стирке, скомандовал Гришневич.
Когда все построились, Гришневич пояснил:
— Слушайте боевую задачу. Поскольку сегодня есть и время и возможность, что бывает у вас не часто, все без исключения должны постираться. Понятно, что не полностью, а хотя бы застирать грязные места. Что тебе, Стопов?
— Товарищ сержант, а у меня все хэбэ грязное. Можна я полнастью пастираюсь? — попросил Стопов.
— Ладно. Те, у кого хэбэ очень грязное, могут постираться полностью. Кто не успеет до пяти или у кого хэбэ будут полностью мокрыми — останутся без кино. Остальным можно будет пойти. И еще — обязательно почините, кому нужно, сапоги. Это в первую очередь касается Тищенко, Бытько и Шкуркина. Сапоги чинят в сушилке. Кто-нибудь пусть возьмет специальную железную ногу у Черногурова. У него же — гвозди и резину. Каблук аккуратно спилите напильником с той стороны, где он стерт и прибьете на это место кусок резины. Лишнее надо обрезать ножом. Чтобы к завтрашнему утреннему осмотру у всех были исправные сапоги.
Получив инструкции по проведению выходного дня, взвод разбрелся по казарме. Хэбэ у Тищенко было еще довольно чистым, и он решил лишь застирать наиболее грязные места. Но в умывальнике уже набилось столько народа, что не было никакого смысла туда соваться… Чтобы не тратить попусту время, Тищенко решил написать письма домой и Бубликову. Застав Тищенко за написанием писем, Гришневич недовольно спросил:
— Тищенко, у тебя что — все хэбэ чистое? Нигде грязи нет?
