потому что все ожидающие рассказывали анекдоты. Больше всех знал анекдотов Байраков. Вот и сейчас он рассказывал очередную историю «из жизни прапорщиков». Из-за оглушительного смеха Игорь ничего не расслышал, но засмеялся вместе со всеми, чтобы его не посчитали идиотом.
— А хотите, я вам пару загадок загадаю? — весело спросил Байраков.
— Задавай, — попросил за всех Петренчик.
— Ладно, слушайте. Что делает прапорщик до обеда?
Со всех сторон послышались самые разные варианты ответов, но Байраков лишь снисходительно улыбнулся:
— Не знаете. А о чем думает прапорщик после обеда?
Опять никто не угадал. Байраков с чувством легкого превосходства обвел взглядом курсантов и пояснил:
— До обеда прапорщик ходит и думает — что бы ему украсть, а после обеда — как украсть!
— Га-га-га-га — хорошо сказано! — ржание Петренчика было таким заразительным, что вскоре вся бытовка ходила ходуном от смеха.
Если бы рядом были сержанты, то обязательно кому-нибудь попало бы за слишком бурное проявление эмоций, но на счастье разошедшихся курсантов все было спокойно. Игорь смеялся вместе со всеми, потому что на этот раз было действительно смешно, но все же он не разделял общего мнения о прапорщиках. Ни Креус, ни командир третьего взвода Федоров вовсе не выглядели идиотами. Креус мог дать фору любому майору своим поистине генеральским внешним видом, а Федорова уважала вся рота за его честность и человечность. «Но ведь в анекдотах всегда всех кретинами изображают. Про Петьку и Василия Ивановича и не такое рассказывают, хоть и любят их, как самых настоящих героев», — решил для себя эту проблему Тищенко.
К обеду почти весь взвод постирался и поутюжился (за исключением тех, кто собирался стираться полностью). Впрочем, очередной курьез произошел со Стоповым. Стопов постирался полностью и теперь никакой утюг не мог высушить его хэбэ. В трусах и майке Стопов резко выделялся на фоне остального строя.
— Что у тебя такое случилось, Стопов? — удивленно спросил сержант.
— Виноват — я пастирався.
— Ну и что, что ты постирался? Все стирались. Но все ведь нормально одеты?
— У меня мокрае хэбэ.
— Так у половины мокрое. На теле быстрее высохнет. Видишь — у Тищенко рукава мокрые, но он надел?!
Рукава хэбэ у Тищенко и в самом деле были мокрые, но он рассчитывал досушить их по пути в столовую.
— Виноват. У меня полнастью мокрае — я яго пастирав.
— Что?! Ты что — полностью хэбэ постирал?
— Вы ж гаварыли, што можна полнастью стирацца… Я и пастирав.
— Стопов, ты дурак или прикидываешься?! Я имел в виду, что сегодня вообще можно полностью стираться… Если ты уж решил все хэбэ постирать, то надо было это уже после обеда сделать. Федоренко и Мазурин подошли ко мне и спросили — я им все и объяснил. А тебе, значит, подойти некогда.
— Виноват.
— И что же ты теперь будешь делать, а? В трусах в столовую пойдешь?
— У трусах не паложэно.
— Что не положено?
— У трусах не паложэно, — простодушно повторил Стопов.
— А что ж ты будешь делать, если не положено?
— Разрэшыте, я в казарме астанусь? — попросил Стопов.
— Я тебе останусь! Бегом в сушилку — найди там какую-нибудь подменку!
— Разрэшыте, я в сваем вэщмешке вазьму?
— Отставить — раньше об этом надо было думать. Три минуты на исполнение приказа — время пошло!
Стопов побежал в сушилку. Пока он искал себе подменку, весь строй стоял, и ожила его по стройке «смирно». Наконец Стопов вернулся, держа в руках какое-то старое, дырявое хэбэ.
— Ты яго хоть мерыв? — спросил Шорох.
— Никак нет — было только тры минуты врэмени. Мог не успеть.
— А если малая будет? — насмешливо прищурился Шорох.
— А тогда он в столовую, как Буратино, пойдет — чтобы в следующий раз лучше мозги работали, — вместо Стопова ответил Гришневич.
В это время всеобщее внимание привлекли Валик и Ломцев, неожиданно появившиеся в кубрике. Подойдя к Гришневичу, Валик доложил:
— Товарищ сержант, курсант Валик из санчасти прибыл.
— Я не понял, Валик, тебя не положили?! — удивился сержант.
— Никак нет.
— А почему?
— Во-первых, там нет мест — перед нами на последнюю койку Мироненко из третьего взвода положили.
— Еще не положили — он там пока сидит и ждет больничную одежду. Он тоже с температурой, — поправил Валика Ломцев.
— А ты, Ломцав, што там столько делав — членам грушы акалачывав? — «поинтересовался» Шорох.
— Никак нет — я просто ждал. Если бы Валика положили, то узнал бы, да и вещи надо было бы принести из казармы — мыло там, щетку зубную.
— Мог бы придти в расположение. Если бы Валика положили, он мог бы сам позвонить в казарму. Взвод ведь постирался, а ты когда, Ломцев?
— Разрешите после обеда?
— Хорошо. Становись в строй. Нет, Василий — ты только посмотри: полную санчасть шлангов наложили, а больному человеку и места нет. Валик, тебе хоть что-нибудь сделали?
— Таблетку дали.
— Половину от головы, половину от жопы, да еще сказали, чтобы не перепутал, да?! — засмеялся сержант.
— От температуры, — смущенно пояснил Валик.
— И все?
— Нет. Сказали опять придти, если плохо будет. А завтра с утра, когда врачи придут — на прием.
— Ну а сейчас ты как себя чувствуешь?
— Терпимо…
— На обед иди вне строя. Можешь не торопиться и идти прямо сейчас. Стопов, а чего это ты до сих пор торчишь здесь в трусах?
— Жду прыказ. Или… Можэт што-нибудь ящо скажэте?
— Притомил ты меня, Стопов, своей простотой. Бегом одевайся! Догонишь. Взвод, направо! Выходи на улицу строиться!
На ходу взвод шумно обсуждал Стопова. Больше всех старался Коршун:
— Вечно наш Стасик тормозит. Ну и дурак же он — перед самым обедом постирался!
— Так ведь и ты Стасик! Он — Стасик-большой, а ты — Стасик-маленький, — захохотал Резняк и толкнул Коршуна в спину.
— Чего тебе? — обиженно спросил Коршун.
— Да иди ты быстрее — чего посередине дороги стал?! — Резняк еще раз толкнул Коршуна и тот едва не упал на ступеньки.
— Ты меня уже заколебал, Резняк, понял?! Что ты свои руки распускаешь? — возмутился Коршун и остановился на площадке.
