виноват, я толкнул поднос, она здесь совершенно ни при чем, я тебе заплачу за них». Но Грета не успокаивалась: «Нет, это она! Каждый день что нибудь бьет… дура и воровка… грязная, вшивая русская свинья. Скажи ей, Алекс, что она грязная, русская свинья». Галанин лениво переводил: «Шурка, она говорит, что ты грязная, русская свинья, ты слышишь?»
Шурка внезапно выпрямилась, бросила поднос с битыми черепками на пол, посмотрела в упор на Галанина темными глазами, где горела ненависть: «А вы ей скажите, что она сама немецкая свинья и шлюха». Галанин улыбаясь переводил: «Грета, представь себе, она говорит, что ты сама грязная свинья и шлюха». Грета, сжав кулаки, бросилась на Шурку: «Ах, ты вот как… за мою доброту. Воровка, русская! Вон сейчас же отсюда, немедленно!»
Галанин, крепко схватив ее за плечи, успокаивал: «Не кричи так, ты с ума сошла, какая ты грубая и вульгарная, из за каких то дурацких чашек». Но Грета, безуспешно стараясь вырваться из сильных рук Галанина, продолжала грубо ругаться:
«Убирайся немедленно, русская! Скажи ей, что я ее выгоняю, эту сволочь, пусть убирается или я за себя не ручаюсь, я изобью эту……
Галанин с отвращением смотрел на пьяную растрепанную женщину, которая билась в его руках, на Шурку, которая с высоко поднятой головой, смотрела на свою хозяйку и старалась понять смысл немецких слов. Неприятный скандал не утихал, нужно было как то поскорее его уладить. Он нерешительно уговаривал Шурку: «Почему ты сердишься, ты видишь, она совершенно пьяная, сама не знает, что говорит, конечно, она неправа, я во всем виноват, это я побил эти дурацкие чашки. Успокойся и проси у нее прощения, черт вас побери обоих».
Но Шурка не подчинялась, подошла вплотную к Грете: «Да, она пьяная каждый день пьяная. Сегодня с одним валяется, завтра с другим. Надоела мне эта немецкая шлюха. Сил моих нету. Скажите ей, что я от нее сама ухожу, надоела мне эта я на нее плюю!» Галанин махал рукой, «Да это верно, это самое лучшее, что ты можешь сделать, уходи пока не поздно, завтра на свежую голову вы помиритесь». Грета визжала: «Что она тебе говорит, Алекс. Я хочу знать, что она тебе говорит!»
Галанин грубо толкнул ее к дивану, усадил силой: «Она говорит, что ты сволочь, б…., что спишь каждый день с новым любовником, всем по очереди даешь». Грета задохнулась, истерически хохотала и плакала: «Гони ее, Алекс, спаси меня от этой сволочи! О-o!» Но Шурка не дожидаясь перевода Галанина, накинула платок на голову, выбежала на кухню, Галанин бросился за ней: «Обожди, дура, куда же ты ночью? спрячься здесь от этой идиотки, я скоро уйду и проведу тебя домой». Но она его не слушала: «Сволочи вы все, гады проклятые, ненавижу вас всех. Чтоб вас разорвало!» Открыла дверь в ночь и с треском захлопнула за собой.
Галанин вернулся в гостинную, было тихо, на полу валялись разбитые чашки с подносом в лужах кофе, стол был залит водкой и вином, из спальни доносился мерный храп Розена. Галанин улыбнулся, такой шум, а ему хотя бы что. Выплеснул из стакана шампанское на пол, налил его до полна водкой и выпил залпом, посмотрел на Грету. Она лежала на подушках дивана и тихо плакала, она была ему противна эта немецкая, такие превосходные проводы закончились таким скандалом! Нет хуже пьяной женщины! А Шурка молодец! Как она нас отчистила.
Грета внезапно перестала плакать и снова начала кричать: «Тебе смешно, меня здесь оскорбляют, а ты вместо того, чтобы избить эту русскую дуру и ее выгнать, как будто на ее стороне! Ее защищал, а не меня, неблагодарный». Галанин зевнул: «Но ведь ты сама виновата. Чего ты набросилась на эту горничную. Ведь это мы с тобой побили проклятые чашки». — «Вот как, я виновата! Спасибо тебе, спасибо!» — «Конечно, ты и выгнала ее на мороз ночью. Она ушла в одном платке, куда? Ведь сейчас ночь, русским ходить нельзя, попадется нашим патрулям». Грета вскочила с дивана: «Ах вот как! тебе ее жаль, эту сволочь, теперь мне все ясно. Ты способен помочь ей меня бить. Потому что ты тоже, наверное, русский. Такой как она — русская свинья!»
Галанин встал, одел китель, тулуп и шапку, застегнул пояс, молча пошел к двери. Грета бросилась за ним, схватила его за плечи: «Алекс, ты куда? не уходи, подожди, я пошутила. Я не хотела тебя обидеть. Я голову потеряла, ведь эти чашки, это все что у меня осталось от моей матери». Галанин мрачно ее оттолкнул: «Пусти, ты права, я русский и мое место не здесь, а с этой русской, которую ты выгнала на снег на улицу».
Он вышел на кухню, открыл дверь на улицу. Резкий, холодный воздух приятно освежил его горячий лоб. Закрыв за собой дверь, он спрыгнул с крыльца в снежный сугроб. В столовой на диване плакала Грета.
С непривычки, после ярко освещенной комнаты казалось особенно темно. Ветер гнал снег прямо в лицо, забирался под тулуп, морозил руки. Галанин постоял всматриваясь в снежную темь, потом решительно шагнул вправо и провалился по пояс в сугроб. Грубо ругаясь с трудом выбрался обратно на дорогу.
Остановился, стряхивая снег с тулупа, и, вдруг, прислушался. Нет, это не было ошибкой, кто то в самом деле тихо смеялся, там за деревом с ветками, согнувшимися под тяжестью снега, он подошел к нему, вытирая глаза от снежной пыли, всмотрелся. За деревом стояла темная фигура, замотанная в платок… Шурка, которая продолжала смеяться. Галанин удивился и обрадовался: «Шурка, ты? Что ты здесь делаешь, почему не идешь домой?» Шурка опустила голову: «Боязно, ваши патрули ходят… арестуют, насильничать станут, подожду немного, попрошу у сестер остаться до утра».
Галанин свистнул: «Ну нет! и не показывайся… Она тебя убьет… она и меня выгнала. Да, ну что же мне с тобой делать? Ты далеко живешь?» Шурка махнула рукой в темноту: «В городе, от вашего городка пять километров». Галанин подумал: «Это чертовски далеко, я устал. Самой тебе идти нельзя, поймает патруль, да я и сам не знаю пароля. Вот что, идем ко мне, переночуешь у меня, а завтра домой, к сестрам не возвращайся. Она тебе не простит немецкую шлюху. Ну?» Шурка посмотрела на него снизу вверх: «Согласна, деваться мне некуда». — «Ну, а если согласна, лезь под тулуп, согреешься, видишь, как дрожишь».
Распахнув тулуп, он одной рукой прижал к себе Шурку, другой прикрыл ее с головой: «Так тебе хорошо, тепло?» Шурка робко смеялась: «Даже очень!» — «Ну так в дорогу, будем подходить к казарме, не высовывайся, чтобы тебя часовой не увидел, ясно?» Пошел быстро, увлекая за собой маленькую девочку, покрытую полой тулупа, напевал: «Вдоль по улице метелица метет…» Шурка молча семенила рядом с ним, прижимаясь головой к его груди, молчала.
Галанин зажег свет, разделся, открыл дверцу печки и на тлеющие головни набросал березовые поленья, сел за стол и закурив посмотрел на Шурку, которая нерешительно стояла посреди комнаты: «Ну, чего же ты стоишь? Раздевайся, т. е. снимай свой платок и садись, будем греться. Ну и мороз же!»
Шурка села за стол на краешек стула, терла свои красные пальцы: «Холодно». Галанин полез в походную сумку, доставал продукты: «Выпей немного водки и закуси». Он отрезал несколько кусков колбасы, ломоть хлеба, подвинул коробку с маслом, с удивлением и жалостью смотрел, как Шурка пила и с жадностью ела: «Голодная?» Шурка кивнула головой, что-то промычала ртом, полным хлеба и колбасы, ела долго и много, Галанин молча резал хлеб, колбасу. Шурка съела всю порцию Галанина, потом порцию Розена, которую Галанин вытащил из его сумки, жадными глазами следила, как он порывшись достал еще и нарезал на мелкие куски сало, съела и вздохнув робко улыбнулась: «Ну, кажись, я наелась…» Но Галанин не верил, пошарив по карманам достал мягкую плитку шоколада, Шурка ела закрыв глаза с блаженной улыбкой. «А теперь запей все… вот… это наливка, производство винного завода города К. Пей. Это теперь тебе неопасно, не натощак. Будь здорова!»
Чокнулись и выпили — Галанин водку, Шурка рюмочку вишневки. Раскраснелась и повеселела: «Спасибочки вам». — «Не за что, свое русское ела и пила. Ну, а теперь спать, черт возьми, я устал, да и ты тоже наверное». Он подошел к своей кровати, сдернул одеяло, взбил подушку: «Вот, тебе будет хорошо, тепло и мягко. Сейчас иди в уборную, там направо в коридоре и сейчас же ложись».
Шурка покорно исполняла все распоряжения Галанина, вернувшись, уселась на постели Галанина: «А вы где?» Галанин рассмеялся: «А я на кровате Розена. Он не вернется до утра, я его знаю. Ну раздевайся и ложись, я отвернусь». Он подошел к окну, подул в замерзшее окно старался что нибудь увидеть в темной ночи и слушал вой ветра и шуршанье платья за спиной: «Холодная зима, Шурка! Сегодня
