сказать им это прямо в глаза не решался, он был один против всех! Зато с какой радостью, когда разразилась война 14-го года, он отмечал на карте победоносное наступление немецких армий! Как он радовался русским поражениям. Его отец разделял его восторги, хотя к этому времени был русским подданым и таким образом избежал ссылки в Сибирь куда ссылали всех германских и австрийских граждан.
Он продолжал скупать и продавать хлеб, но не к добру! Настала революция и красный террор больно ударил по этой немецкой семье. Иоганна Шульце арестовали за спекуляцию и расстреляли, бедная Амалия Францевна, которая к этому времени забыла о своем славном немецком прошлом, била земные поклоны в пустовавшем соборе, скоро умерла от голода и горя. Погиб бы и Карлуша, если бы его не забрал с собой вернувшийся из Сибири дядя и не увез в побежденную Германию.
Жизнь у дяди сначала была легкая, Карл Шульце поступил в университет на юридический факультет, но проучился там недолго: девальвация разорила его благодетеля, пришлось бросить учение и работать. Карл нашел место комивояжера, при одной фабрике кислой капусты. Нужно было развозить на маленьком автомобиле по всему округу жестянные банки с кислой капустой и навязывать ее лавочкам и мясным. Дело пошло и на свою холостую жизнь он зарабатывал неплохо, но какая это была жизнь, скучная и серая. К счастью, наравне с действительностью, иногда совершенно ее заслоняя, шла его, ему одному понятная, жизнь мечтаний.
Всю жизнь его болезненная фантазия строила хрупкие таинственные замки и помогала ему мириться со скучной повседневностью. В детстве, начитавшись романов Майн Рида и Жюль Верна, приключений Ната Пинкертона и Шерлока Холмса, улегшись вечером пораньше в кровать, он долго не спал и жил жизнью полной опасностей и героических похождений!
Потом, когда он стал юношей, на смену сыщикам и следопытам пришли герои Александра Дюма, мушкетеры и гугеноты. И он был одновременно и Дартаньяном и графом Монте Кристо, и в течение долгих вечеров поражал своих противников и любил воздушных красавиц, платонически, бесплотно!
И только совсем недавно его начали мучить и преследовать другие видения. После чтения современной порнографической литературы, он со всей пылкостью проснувшегося мужчины предался этой новой опасной иллюзии. И мысленно любил, раздевал и ласкал самых красивых и манящих женщин, непрерывно меняя их в своем ненасытном вожделении.
Такая была его жизнь, две жизни и такой он был всегда, как будто два человека одновременно: один робкий, неуклюжий и некрасивый, с неспокойными бегающими глазами, лысеющим, резко скошенным назад лбом и холодными, потными руками, и другой человек, когда он закрывал глаза, непобедимый красавец, сильный, смелый и ловкий. В одной жизни неловкий, заискивающий комивояжер, уныло расхваливающий достоинства своей кислой капусты и краснеющий от циничных шуток красивых толстозадых торговок. В другом, фантастическом мире, сверхчеловек, перед которым в немом восторге склонялся весь мир и ласки которого добивались самые восхитительные нагие красавицы.
Так проходила его жизнь и так она бы и кончилась незаметно для него и его окружающих. Но, вдруг, к власти в Германии пришел Адольф Гитлер и Карл Шульце очертя голову бросился в водоворот уличных маршировок и как мог помогал своему новому господину в его шествии вперед. И помочь ведь было так легко! Вся Германия тогда с ума сошла и даже вчерашние коммунисты уверовали в нового мессию! Все неудачники, обиженные судьбой, а их было множество в разгромленной стране, выходили из своих темных нор на солнечный свет и громко вопили о своей преданности и слепой вере. Их готовности на все, всю свою неудавшуюся жизнь принести к его ногам, верил новый загадочный вождь, сам ведь был из таких неудачников. И двигал их вперед, выдвигал их далеко на руководящие посты в новой государственной власти. И чем упорнее, ненасытней были его помощники, тем выше поднимались они по ступенькам вверх к небу!
Карлу Шульце не удалось пойти далеко, слишком далеко от жизни увлекла его фантазия, и, как ни старался он скрыть свою робость под громким криком: «победить или умереть!», ему это плохо удавалось, и в глубине своей робкой души он сам не верил своей готовности умереть за что либо! Но все же его принадлежность к партии и штурмовикам помогла сделать свою маленькую карьеру.
Его юридическое, хотя и незаконченное образование было принято во внимание и он был назначен следователем в Гестапо. Как будто окончилась его скучная монотонная жизнь. В этот день его нового назначения, пьяный на радостях Карл Шульце, выбросил из своего автомобиля непроданные банки кислой капусты и поехал на место своей новой работы. Развивались события мирового масштаба. Победоносная германская армия оккупировала Польшу.
Привыкать к своему новому положению сначала было трудно. Методы Гестапо были слишком радикальны, расправа с врагами Германии и ее фюрера слишком кровавая и беспощадная. Осторожность, робость и нерешительность диктовали господину Шульце быть добрым. Но, когда он увидел как без сопротивления, без протеста, люди гнули перед ним свои спины, униженно и бессильно плакали и молили о пощаде, или угодливо смеялись его грубым хамским шуткам, когда он увидел свою полную безнаказанность, несмотря на грубейшие нарушения законности, на самые вопиющие преступления, он, вдруг все понял: с одной стороны, были всемогущие господа, в числе которых был он, с другой стороны — бесправные рабы, обязанные терпеть и повиноваться! Теперь нужно было воспользоваться теми неограниченными возможностями, которые открылись перед ним, одним из избранных героев невероятных событий.
В Варшаве он постиг свою немудреную работу немецкой тайной полиции, главный лозунг которой заключался в одном только слове, в беспощадности! А когда летом 41 года его отправили в город К., он окончательно вошел в свою роль беспощадного судьи. Там он, наконец, был предоставлен самому себе с неограниченными возможностями: господина над жизнью и смертью этих русских, которые когда то мучили и преследовали слабого и одинокого немецкого мальчика и кричали ему вслед, когда он убегал от них: «Немец, перец, колбаса, купил лошадь без хвоста!»
Конечно, этот захолустный город, затерянный в дремучих лесах и болотах уступал во многом Варшаве, хотя и сильно разрушенной, но все же европейской столице! Люди здесь были бедные, простые, плохо одетые, часто в лаптях, на допросах редко унижались и умирали с достоинством. Дома маленькие бревенчатые, под соломой или тесом, с клопами и тараканами. Улицы пыльные, грязные. Кругом, на многие километры, лес, река, озера и болота, там и сям колхозы и совхозы, между ними бродили шайки каких то партизанов. Колхозы сохранили свои столетние названия: Озерное, Холмы, Березаны, Парики. Совхозы носили печать октябрьской революции: совхоз 1-го мая, совхоз Ильича…
Были они разбросаны на многие километры друг от друга, и от города, ехать туда было утомительно и долго по плохим ухабистым дорогам, небезопасно из-за этих бандитов-партизанов. Шульце предпочитал поэтому сидеть в городе в доме, где когда то жил и допрашивал врагов народа Медведев.
Шульце по прежнему любил одиночество, сидел больше дома и вечерами после утомительных допросов, если не играл в карты, в городской комендатуре, уходил в свою спальню, ложился на двухспальную кровать и начинал предаваться своим прежним мечтаниям: днем хлопотливый паук, разделывался с мухами, имевшими неосторожность попасть в его паутину, ночью сладострастник в обществе голых женщин. Опять как всю жизнь: две жизни. Сегодня день прошел скучновато, допросов не предвиделось, и вот вдруг пришли к нему сами эти трое, два жида вместе с русской красавицей!
Кац, Азвиль и Сара Красникова стояли в темноватом кабинете Шульце и смотрели на бледного худого немецкого офицера, сидящего за письменным столом. Они молчали в страхе и не знали, как начать с ним говорить… Все их мысли, заранее приготовленные фразы, куда то исчезли.
Оставался только темный неопределенный страх и чувство обреченности. Что-то грозное, неумолимое надвигалось на них и становилось явью в большом портрете человека со свастикой на рукаве, с грозными железными глазами, который смотрел на них со стены сверху, окруженный заревом пожара. «Гитлер-освободитель!» И этот освободитель казалось о чем то страшном думал и молчал грозящим молчанием.
Шульце не торопился прервать молчание, прекратить мучение евреев. Он насмешливо рассматривал этих испуганных людей и одновременно возмущался их нахальством. Возмущало его то, что эти два
