прошлое.
— Репрессированным слова не давать! — раздался из глубины зала срывающийся женский выкрик...»
(«Известия», 3 января 1989 г., Н. Мазуренко «Вокруг «Тайного советника вождя»).
Нет, эйфории не было...
Полтора года назад мы с женой гостили у наших друзей в Ленинграде. Город этот, в отличие от Москвы, домашней, привычной и в общем-то житейски-прозаической, всегда казался мне холодновато- недоступным, куда более музейным, литературным, как бы подернутым патиной... Но вот — случайная встреча, ни к чему не обязывающее знакомство — и мы в старом, «петербургском», хотя и недавно отреставрированном доме, почти рядом с Русским музеем, в квартире лидера молодежной группы «Спасение» Алексея Ковалева.
На письменном столе — Пастернак, Цветаева, «Огонек» с очерком о Раскольникове, последнее номера «Юности», «Нового мира». Примерно того же плана книги в шкафу (средний джентльменский набор интеллигента шестидесятых-восьмидесятых годов), хотя... даже беглый взгляд выделяет специальные труды по истории, археологии, китаистике. На стенах — несколько изящных офортов с видами Ленинграда. Вызов? Эпатаж? Рок-культура?.. То, к чему заранее мы готовились, отсутствует начисто, ничего подобного нет и в помине. И за журнальным столиком, за которым мы расположились, попивая чай,— молодой человек, нимало не похожий на экзотических ребят, которых мы видели возле кафе на Невском, прозванном «Сайгоном», куда, сказали нам, захаживает и Ковалев. Одет просто, без затей — рубашка, джинсы. Худощав, пропорционально сложен. Лицо с темно-русыми, мягко-упругими волосами и карими светящимися глазами можно назвать красивым, в нем есть соразмерность, гармония, озаренность. Мы говорим с Алексеем без привычной натуги, без той напряженности, с которой ищут понимания на отчасти знакомом, но не слишком освоенном языке,— порой именно так чувствую я себя в общении с молодежью... Но здесь все было иначе, я едва сдерживал улыбку, слушая Алексея, — так много знакомого, из далекой юности, мерещилось мне в его интонациях, вдохновенном порыве...
О чем, собственно, шел разговор? «Спасение» — так сокращенно, в обиходе, называлась их группа «Спасение историко-культурных памятников Ленинграда». Сам Алексей закончил исторический факультет ЛГУ, ему 24 года, он работает экскурсоводом в музее Суворова. Ленинградец, как и его друзья. Город, его здания, каналы, парки, его прошлое и настоящее — это та самая среда обитания, за охрану которой и выступает «Спасение». В группе — двести человек: филологи, историки, ученые, технари. Они собирали подписи, протестуя против сноса «Англетера», расставляли вокруг посты, писали во все инстанции, митинговали. Они провели акции по защите от сноса дома Дельвига, домов, где жили Достоевский, Куинджи, Бенуа, воскресник на Смоленском кладбище, праздник поэзии у Фонтанного дома, отметили день рождения архитектора Львова в Муринской церкви... Алексей рассказывал о проблемах, связанных с ремонтом и реставрацией зданий в Ленинграде, и тут были отнюдь не одни эмоции, а точная информация, расчеты, сведения, добытые из разных источников — не зря в группе и архитекторы, и строители, и экономисты. На все наши вопросы Алексей отвечал как профессионал. Экологические заботы постоянно приводили группу к стычкам с властью. С дремучим невежеством. С мало в чем переменившейся со сталинских времен бюрократией. Если у нее в руках по-прежнему сохранятся все рычаги управления, говорил Алексей, перестройка не состоится. На выборах в Советы группа пыталась выставить своего кандидата, ей не дали, что ж, на следующих выборах она добьется своего... Вы слышали о дискуссий в университете по поводу корней сталинщины? Ее метаморфоз?.. Да, да, идет борьба, кого-то выгнали, кого- то наказали, но все равно — молодежь им не сбить с пути... Нет, мы против насилия, экстремизма. И среди наших, в группе, много христиан, они в принципе насилия не приемлют. Демократия и гуманность нерасторжимы... Нужны новые формы жизни: духовная и политическая свобода, возможность выбора, правда во всем. Алексей не разделяет убеждений хиппи, но их тоже можно понять: молодежь против того, чтобы ею все время командовали, принуждали работать — и распоряжались без ее ведома плодами ее труда: она хочет знать, для кого и для чего она работает, хочет осмысленной работы. Мы должны иметь не только обязанности — реальные права... И когда к «Сайгону» приходят, чтобы «проучить» хиппи, то есть попросту избить, дать в рожу, есть у нас в Ленинграде свои «люберы», так ведь это ничего не решает, наоборот...
Я слушаю Алексея, лидера молодых неформалов,— он говорит с нами прямо, открыто, но, возможно, мы в душе для него — чужое поколение, истины, обретенные в конце восьмидесятых, представляются ему новым словом, с которым он и его сверстники выходят в мир... А мне, ради более близкого знакомства, хочется подарить Алексею мой роман, который написан двадцать пять лет назад, только вот беда — осталась у меня дома всего пара-другая экземпляров... А жаль... И жаль, что сейчас мне на три с лишним десятка лет больше, чем этому славному парню...
Мы уходим и уносим папку с документацией «Спасения»: газетные статьи, вырезки, отчеты, протоколы собраний. Ковалев королевски щедр, одаряя меня ксероксами и четвертыми-пятыми экземплярами, мне интересно вникнуть во все не спеша... К тому же, может быть, мы еще встретимся. Летом Алексей работает в археологических экспедициях в Центральной Азии, в прошлом году он опубликовал три научные статьи, выступал с докладами в Московском и Ленинградском отделениях Института археологии АН СССР... Так вот: если экспедиция окажется неподалеку, будем ждать его в гости — в Алма-Ате.
Стояло лето 1987 года.
Миновало всего шесть месяцев после того, как в «России» начали демонстрировать «Покаяние».
За следующие полгода были полностью реабилитированы жертвы сталинских политических процессов 60-х, 40-х, 50-х годов. Реабилитированы жертвы процессов над «Промпартией», Чаяновым и его сподвижниками. Воскресали преданные забвению имена, воскресала страна. Возрождалась задавленная, задушенная инициатива снизу, идущая навстречу многосторонним инициативам сверху — в области мировой политики, идеологии, экономики.
Но...
Спустя год после нашего знакомства с Алексеем Ковалевым, романтиком-реалистом эпохи перестройки, в «Известиях» было напечатано:
«Сотрудники Ленинградского отделения Института востоковедения АН СССР собрались 11 июля 1988 года, чтобы обсудить тревожную ситуацию, сложившуюся в Ленинграде в связи с действиями объединения, называющего себя русский национально-патриотический фронт «Память».
Члены этого объединения собираются каждый четверг недалеко от Ленинградского университета и ведут шовинистическую, по сути дела, антисоциалистическую пропаганду, оскорбляющую честь и достоинство советских людей. Собрания проводятся в обстановке истерического нагнетания ненависти к нерусским национальностям. Попытки дискутировать с активистами «Памяти» немедленно пресекаются.
Фронт «Память» извращает историю нашей страны, приписывая евреям, латышам и другим «инородцам» основную вину за необоснованные репрессии 20-30-х годов, за нарушения законности во времена коллективизации, за разрушения памятников русской культуры.
Фронт «Память» в лице своих ленинградских активистов публично оправдывает покрывшие себя позором организации «союз русского народа» и «черную сотню». В высказываниях идеологов фронта «Память» воскрешаются теории чистоты нации, осуждаются межнациональные браки.
Выступления идеологов «Памяти» нередко напоминают лозунги нацизма. Предпринимаются попытки морального давления на советских граждан-евреев, в первую очередь деятелей культуры, искусства и просвещения, а также активных деятелей перестройки других национальностей. Для этого печатаются и оглашаются пофамильные списки, иногда с угрожающим добавлением: «Адреса их нам известны». В воззваниях и устных выступлениях звучат откровенные призывы к насилию — «врагов надо знать в лицо», «пора переходить к партизанским действиям».
Для обоснования этой травли используются все те же сфабрикованные царской охранкой так называемые «протоколы сионских мудрецов» — фальшивка, в свое время подхваченная в фашистской
