— Тоже бесплатная. Правда, много хуже, чем здесь, это факт. И в поликлинику явишься — надо ждать приема часами... Но не платишь ни копейки... А врачи... Они разные, как и здесь.
— А детские садики?..
— Тоже бесплатно. И матери давался оплачиваемый отпуск на два месяца до родов и на два после.
— А если хозяин хочет уволить?
— Хозяина нет, есть администрация. Но без согласия профсоюза никого не уволят.
Американцы, и белые, и черные, разевали рты, веря и не веря Мариусу. Но он никогда ни в чем не врал...
— Зачем же ты уехал оттуда?..
Объяснить было трудно. Трудно, поскольку в лагерях работали заключенные, строили города, прокладывали дороги, пускали в ход предприятия... Военная промышленность, в непрестанной конкуренции с Западом... Шла «холодная война», поглощавшая до 70 процентов бюджета... Потом началась «перестройка» — развязали глотки антисемитам, начались «малые войны» в Приднепровье, Карабахе, Киргизии, Узбекистане... Партийная номенклатура подняла знамя национализма... Жулики, ворюги стали господами положения...
— У меня здесь дом, — говорил Мариус. — Две машины — одна моя, другая жены... Там у меня не было ни одной... О двух машинах не приходилось даже и мечтать...
Его слушали, хмыкали, ему верили — как это: жить без машины... Разве это возможно?..
Слушая рассказы Мариуса, я вспоминал Аркадия Белинкова. Вырвавшись из страны, где более двенадцати лет, со студенческой скамьи, провел он за колючей проволокой, где ее величество Свобода почиталась высочайшей ценностью, он поразился американскому прагматизму, исходившему не от рабочих, а от либеральной интеллигенции... Бесплатно... Бесплатно... Бесплатно... Свобода?.. Но свобода требует денег... Белинков так и умер в Америке, не обретя компромисса в понимании американских нравственно- материальных ценностей...
Мариус остался таким же, как был. И в этом заключалось его сходство со мной и с Аней...
...Мы сходились все больше, все ближе. Этому способствовали попытки собрать написанное мной в годы эмиграции и издать книгу. Я позвонил Саше Брин и попросил ее нарисовать обложку. Саша и Мариус приехали к нам, взяли тексты отпечатанных на машинке рассказов и повестей. Души наши соприкоснулись. Еврейская тема нам всем была равно дорога, хотя Мариус не стремился рвать на груди рубаху и стучать кулаком в грудь. Но, судя по фамилии, далекие его предки были изгнаны из Испании, поколесили по Европе, добрались до Польши, затем оказались в России, чтобы впоследствии ступить на американскую землю...
Что до книги, то Германия перевела мне 2.400 долларов в порядке компенсации за эвакуации из Крыма. (Как могли они компенсировать смерть отца, матери, деда?..) Я прибавил к этому тысячу долларов, скопленных за два года — гонорары плюс чеки за «Северное сияние» и «Эллинов». К тому же мне повезло: меня познакомили с молодой женщиной Нэлли Сметанкиной, из Воронежа, она брала один доллар за страницу набора. Но пришлось занять денег, чтобы дотянуть до пяти тысяч — столько стоило издание книги.
Меня беспокоило, как отнесется к рассказам Нэлли, человек русский, а значит — руководящийся расхожими стереотипами еврея. Но я не услышал никакого недовольства. Нэлли оказалась очень славной, искренней, по-русски порывистой женщиной — ей было всего 22, ее мужу 23, они бывали у нас. Оба нам нравились. Они закончили экономический факультет в Воронеже, Илья должен был завершить свою диссертацию на американском материале, но здесь им пришлось работать в одной из гостиниц Детройта, убирать номера, потом они перебрались в Кливленд, где он поступил в компьютерную фирму...
Нэлли подготовила макет книги, я договорился с издательством при журнале «Вестник», издающемся в Балтиморе, и через два месяца книга была готова. 500 экземпляров. С обложкой Саши Брин, очень точно уловившей суть рассказа «Лазарь и Вера», по которому, настояла Аня, и называлась вся книга. Но к тому времени Нэлли и Илья вернулись к себе в Воронеж...
Это была четырнадцатая моя книга, третья в эмиграции. Вряд ли мне удалось бы издать ее в Алма- Ате или в Москве. Евреи, живущие там, неизбежно чувствуют себя гостями, приживалами, чем-то вроде пришей-пристебай... Об одном из ярчайших примеров сообщили мне в письме: Геннадий Толмачев, сызнова редактор «Простора», сочинил книгу «Лидер» — о Назарбаеве, финансировал ее издание крупнейший казахстанский банкир, еврей, а фотоматериал дал Иосиф Маляр, когда-то друг Зенюка... Два еврея и один антисемит лижут ягодицы бывшему партийному, а ныне государственному диктатору- президенту...
Здесь я был полностью свободен. Мало того. Во многих вещах я стремился изобразить скверные черты, свойственные нашему племени. Я предполагал, что среди «наших» это вызовет ответное недовольство... Впрочем, на встрече, которую вновь устроила в «Джуиш фемили» Мария Маркович, подобных упреков я не услышал...
Книга не исчерпывала суть нашей жизни. И новая вещь «Семейный архив», над которой сижу я уже два года, не является центром нашего (моего) существования...
Мне часто вспоминалась Алма-Ата, кухня, покрытый пластиком стол и безудержные, рванувшиеся из меня рыдания — постыдные, горькие... Боже-Боже, к чему мы здесь, в Америке, в Кливленде, если между нами и Нью-Йорком — тысячи миль, вечность?..
Почему-то перед моими глазами все время маячит Мариша в красненьком пальто, с ранцем за плечами, с красной от мороза мордочкой... И бабушка с дедушкой, встречающие ее вечером, под огнями фонарей, на углу перекрестка улиц «Правды» и «Абая»... Мы бывали рады — нет, счастливы, когда видели ее у нас... Но это случалось редко и помалу... В Нью-Йорке же мне казалось — я только и слышу ее каблучки, дробь их по паркету — оффис, госпиталь, институт, анализ, магазины, кухня... Все.
Мишу мы почти не видели, хотя общение с ним бывало приятно... Его, например, наблюдения над Германией, где происходила одна из конференций, в которой он участвовал, были и тонки, опираясь на еле уловимые впечатления, и глубоки... Зато Сашуля... Он приезжал в Кливленд обычно летом, во время каникул. Ему нравилась музыкально-драматическая группа детей при Джессеси, а нам — его общение с ребятами, умение двигаться по сцене, выразительно жестикулировать, петь... Но у нас не было машины, гости посещали нас изредка, мы не играли в карты и вообще считались людьми скучными, унылыми. Единственное, что могло развлечь Сашеньку, это компьютер, присланный в подарок Виктором Снитковским (он купил себе новый). Тем более мы радовались возможности повидать Сашеньку, Мишу и Маришу в Нью-Йорке, когда возникал случай.
И такой случай представился в начале 2001 года. Мы оказались в Нью-Йорке. Ребята летом не смогли использовать отпуск, и теперь, зимой, им хотелось дней на десять слетать в Италию, на юг — на Сицилию, в Неаполь... Чтобы Сашка не оставался один, мы и приехали в Нью-Йорк.
Я не стану описывать подробности. Меньше всего меня интересовали выставки, музеи. Величайшим наслаждением было просто бродить по улицам, наблюдая прохожих, толпу, витрины, вывески... В Кливленде мы привыкли к домикам, тишине, безлюдью. Здесь нас окружала живая жизнь. Однажды мы были в Метрополитен-опере на «Докторе Фаусте» Бузони — прекрасная музыка и супер-модерновая постановка, несколько затемнявшая смысл...
Первый раз несколько лет назад мы зашли в собор Св. Патрика — и были поражены — не величием, а особенной атмосферой внутри него. Высоченные, в готических «веревках» потолки, скульптуры, часовенки, горящие свечи, органная музыка, живописные изображения... И все это посреди бурлящего, заполненного куда-то спешащими людьми города... Я видел, как, никем не неволимый, входил с улицы человек, становился на колени между скамьями (там, внизу, приделана дощечка для колен) и замирал — оставаясь
