Франц. Возлюбленная госпожа моя, ведь вы знаете, что я люблю вас.
Адельгейда. И ты был мне другом, столь близким моему сердцу! Иди, предай меня!
Франц. Раньше я вырву сердце из груди моей! Госпожа моя, простите мне! Сердце мое так полно, что я вне себя.
Адельгейда. Милый, пылкий мальчик!
Адельгейда. Пусти меня!
Франц
Адельгейда. Пусти меня — у стен есть уши. Пусти!
Франц. Высочайшая награда! Лишь дай мне дожить до этого дня! Я б убил отца моего, если бы он стал оспаривать у меня это место!
ЯКСТГАУЗЕН
Гец — у стола. Елизавета — возле него с работой. На столе стоят светильник и письменный прибор.
Гец. Ах, праздность мне не по вкусу! С каждым днем все теснее в заточении. Я хотел бы уснуть или хоть вообразить, что в покое есть что-то приятное.
Елизавета. Так закончи свои записки, которые ты начал. Дай в руки друзей твоих доказательство, при помощи которого они могли бы посрамить врагов твоих, доставь благородному потомству радость узнать тебя.
Гец. Ах! Писание — трудолюбивая праздность, мне противно писать. Пока я пишу о том, что совершил, я досадую на потерю того времени, в которое я мог бы что-нибудь совершить.
Елизавета
Гец. Он всегда был для меня роковым местом.
Елизавета
Гец. Я сказал: если я часто подвергал жизнь свою опасности за чужое достояние, не должен ли я подвергать ее опасности, чтобы сдержать свое слово?
Елизавета. Эту славу ты заслужил.
Гец. Ее они у меня не отнимут. Они все у меня отняли: имение, свободу.
Елизавета. Это было в те дни, когда я встретила на постоялом дворе людей из Мильтенберга и Зинглингена, которые не знали меня. Вот радость была мне! Точно я сына родила! Они славили тебя в один голос и говорили: «Он образец рыцаря — смел и благороден на воле, тверд и верен в беде».
Гец. Пусть они мне хоть одного покажут, которому я не сдержал слова! И видит бог, что я больше попотел, служа своему ближнему, нежели себе самому, и зарабатывал себе имя храброго и верного рыцаря, а не богатства и почести. И — благодарение богу — я получил то, чего добивался.
Лерзе, Георг с дичиной.
С удачей, удалые охотники!
Георг. Мы в них превратились из удалых рейтаров. Из сапог не трудно сделать опорки.
Лерзе. Охота все-таки нечто: она — род войны.
Георг. Если б только в наших краях не приходилось все время иметь дело с имперскими латниками. Помните, господин мой, вы нам предсказывали, что, когда мир перевернется, мы станем охотниками. Мы ими стали и без того.
Гец. Одно на одно и выходит: мы выбиты из колеи.
Георг. Наступают трудные времена! Уж восемь дней, как появилась грозная комета, и вся Германия в страхе, — она предвещает смерть императора, который очень болен.
Гец. Очень болен! Путь наш близится к концу!
Лерзе. А здесь по соседству есть и еще более страшные перемены. Крестьяне подняли ужасное восстание.
Гец. Где?
Лерзе. В сердце Швабии. Они грабят, жгут и режут. Боюсь, что они опустошат всю страну.
Георг. Началась страшная война. Они восстали уже в сотне мест, и волнения с каждым днем разрастаются. Недавно буря вырвала целые леса, а вслед за этим в той местности, где началось восстание, в воздухе появились два скрещенных огненных меча.
Гец. Верно, там невинно страдают мои добрые друзья!
Георг. Жаль, что нам нельзя больше делать наездов!
ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ
КРЕСТЬЯНСКАЯ ВОЙНА. В ДЕРЕВНЕ СУМАТОХА И ГРАБЕЖ
Женщины и старики с детьми и пожитками. Бегство.
Старик. Прочь отсюда! Прочь! Лишь бы спастись от этих живодеров!
Женщина. Боже правый! Небо багрово, как кровь! Багрово заходящее солнце, как кровь!
Мать. Это огонь.
Женщина. Муж мой! Муж мой!
Старик. Прочь! Прочь! В лес!
Проходят.
Линк
Мецлер сбегает с холма.