Ибо решил государь с баронами вместе отныне Двор на широкую ногу поставить. Король соизволил Без исключения всех пригласить, и великих и малых, Всех до единого. Но… вот один-то как раз не явился: Рейнеке-лис, этот плут! Достаточно набедокурив, Стал он чураться двора. Как темная совесть боится Света дневного, так лис избегает придворного круга. Жалобам счет уж потерян, — над всеми он, плут, наглумился, — Гримбарта лишь, барсука, не обидел, но Гримбарт — племянник. С первою жалобой выступил Изегрим-волк. Окруженный Ближней и дальней родней, покровителями и друзьями, Пред королем он предстал с такой обвинительной речью: «Милостивейший король-государь! Осчастливьте вниманьем! Вы благородный, великий и мудрый, и всех вы дарите Милостью и правосудьем. Прошу посочувствовать горю, Что претерпел я, со срамом великим, от Рейнеке-лиса! Жалуюсь прежде всего я на то, что он дерзко бесчестил Неоднократно супругу мою, а детей покалечил: Ах, негодяй нечистотами обдал их, едкою дрянью,— Трое от этого даже ослепли и горько страдают! Правда, об этих бесчинствах давно разговор поднимался, Даже назначен был день для разбора подобных претензий. Плут соглашался уже отвечать пред судом, но раздумал И улизнуть предпочел поскорее в свой замок. Об этом Знают решительно все, стоящие рядом со мною. О государь! Я бы мог обо всем, что терпел от мерзавца, Если б не комкал я речь, день за днем говорить, хоть неделю. Если бы гентское все полотно превратилось в пергамент, То и на нем не вместились бы все преступленья прохвоста! Дело, однако, не в том, но бесчестье жены моей — вот что Гложет мне сердце! Я отомщу — и что будет, пусть будет!..» Только лишь Изегрим речь в столь мрачном духе закончил, Выступил песик, по имени Вакерлос, и по-французски Стал излагать, как впал он в нужду, как всего он лишился, Кроме кусочка колбаски, что где-то в кустах он припрятал! Рейнеке отнял и это!.. Внезапно вскочил раздраженный Гинце-кот и сказал: «Государь, августейший владыка! Кто бы дерзнул присягнуть, что подлец навредил ему больше, Чем самому королю! Уверяю вас, в этом собранье Все поголовно — молод ли, стар ли — боятся злодея Больше, чем вас, государь! А собачья жалоба — глупость: Много уж лет миновало истории этой колбасной, А колбаса-то моя! Но дела тогда я не поднял. Шел на охоту я. Ночь. Вдруг — мельница мне по дороге. Как не обшарить? Хозяйка спала. Осторожно колбаску Я захватил, — признаюсь. Но уж если подобие права Пес на нее предъявляет — моим же трудам он обязан…» Барс зарычал: «Что проку в речах и жалобах длинных! Дела они не исправят! Хватит уж! Зло — очевидно. Я утверждаю открыто! Рейнеке — вор и разбойник! Да, все мы знаем, что он на любое пойдет преступленье. Если бы даже дворянство и сам государь наш великий Все достоянье и честь потеряли, — и в ус он не дунет, Лишь бы на этом урвать кусок каплуна пожирнее. Должен я вам рассказать, какую над Лямпе, над зайцем, Подлость вчера учинил он. Он здесь, безобидный наш заяц. Благочестивцем прикинувшись, лис преподать ему взялся Вкратце святую премудрость и весь обиход капелланский. Оба друг против друга уселись — и начали «Credo». Рейнеке не отказался, однако, от старых повадок. Ваш королевский закон о внутреннем мире нарушив, Бедного Лямпе схватил он и стал, вероломец, когтями Честного мужа терзать. А я проходил по дороге,— Слышу, двое поют. Запели — но тут же и смолкли. Я удивленно прислушался, но, подошедши поближе, Рейнеке сразу узнал: держал он за шиворот Лямпе. Да, безусловно б он жизни лишил его, если б, на счастье, Той же дорогой не шел я. Вот Лямпе и сам. Посмотрите, Как он изранен, смиренник, которого мысленно даже Грех обижать. Но уж если угодно терпеть государю, Вам, господа, чтобы над высочайшим указом о мире, О безопасности нашей вор невозбранно глумился,— Что ж!.. Но тогда королю и потомкам его отдаленным Слушать придется упреки ревнителей правды и права!» Изегрим снова вмешался: «Так вот и будет, к прискорбью! Путного ждать нам от Рейнеке нечего. Если б он только Сдох! Вот было бы благодеянье для всех миролюбцев! Если же все и теперь сойдет ему с рук, то он вскоре Нагло надует всех тех, кто еще сомневается в этом!..» Тут выступает барсук, племянник Рейнеке. Дядю, Плута прожженного, он, не стесняясь, берет под защиту: «Да, уважаемый Изегрим, старая есть поговорка: «Вражий язык — клеветник», и ваши слова, несомненно, Дяде совсем не на пользу. Но все это, впрочем, пустое. Будь он сейчас при дворе и, как вы, в королевском фаворе, Вы бы, пожалуй, раскаялись в речи язвительной вашей, В коей так явно предвзято события все извратили. Но почему о вреде, что лично вы делали дяде, Вы умолчали? Однако ведь многим баронам известно,
