дорогу. Чтоб у моих соколов ни в чем нужды не было. Завтра на рассвете выступаем.
– Эх, князь, князь, – горько шепнул бледному Ингварю боярин. – Говорил я тебе. Не уберег ты отчину. Быть Свиристелю пусту…
Что можно было за короткое время сделать – всё было сделано.
Городские ворота Ингварь велел запереть. Кто чужой приедет – пускать, но из Свиристеля не выпускать никого. Весть об убийстве половецких послов надо было держать в тайне.
Вечером Борис пображничал со своими «рытарями», но недолго – отправил всех спать, сказавши, что рано утром идти в поход, и завалился сам.
Ингварь же с Добрыней всю ночь были на ногах. Готовили припас, проверяли конскую сбрую и оружие. Отправили надежных, неболтливых гонцов по деревням – приказать ополченцам, чтобы шли к крепости Локоть, там-де будет военное учение.
Замысел у Бориса был простой: собрать всю силу, сколько есть, и скорым шагом, налегке, без обоза, идти прямо на Улагай, где ханская ставка. Взять врага врасплох.
Тагызова орда поделена на десяток куреней, разбросана по степи на сотни верст. Каждый курень состоит из кошей, родов с собственным кочевьем. Готовясь к войне, хан собирает рать неделю или две. Под его бунчук встают до полутора тысяч всадников. Если же ударить нежданно, Тагыз останется только со своей ближней дружиной и с обитателями Улагая, который и не город вовсе, а стойбище, куда сгоняют на зиму скот, а ныне, в конце лета, людей там мало.
Важно еще вот что. Даже завидев врага, Тагыз уйти в степь не сможет – иначе придется бросить византийскую добычу, которая за неимением теремов и складов хранится у половцев в повозках, под охраной. Расчет Бориса строился на том, чтоб скрытно подойти к Улагаю как можно ближе. А там – как сложится.
Если получится с одного удара сокрушить хана – и победа, и добыча будут со свиристельцами. Устоит Тагыз – уже назавтра начнут подходить ближние курени, и тогда никто из русских домой не вернется. Все до единого сложат головы, а Свиристель останется без защитников, потому что Борис брал с собой всех, до последнего человека: двадцать конных и сорок пеших дружинников, восемьдесят воинов из Локотя, даже сотню копейных мужиков ополчения.
– Иль орлами кружить, или воронов кормить, – беспечно сказал он брату.
С утра Борис сидел на своем огромном Роланде свежий, праздничный. Покрикивал на дружинников, заряжал их своим задором.
С первыми лучами солнца двинулись.
Впереди – Борис, за ним конные, потом пешие. Сзади – малый обоз, необременительный. Всю ночь – Добрыня придумал – плотники с кузнецами делали двухколесные тележки, которые можно цеплять к крупу. Двадцать тягловых лошадей тянули эти легкие повозки, груженные съестным запасом, доспехами, оружием. Дружинники шагали налегке, в одних рубахах – быстро.
Но в Локоте пришлось задержаться и ждать ополченцев. Те собирались к крепости весь остаток дня, до поздней ночи.
– Ты принимай людей, – сказал Ингварь брату. – Я поеду вперед. Завтра свидимся.
– Поедешь? Куда это?
– К Юрию Забродскому. Нам через его земли идти. Договориться надо.
– Скажи ему: вздумает Тагыза упредить – пожалеет. – Борис погрозил кулаком. – Да построже с ним.
– Скажу, – коротко ответил Ингварь.
Он не был уверен, что из поездки выйдет прок, но попробовать стоило.
Князь Юрий рванул на себе ворот, словно перестало хватать воздуха.
– Убили? Сатопу с ланганами?
Желтое складчатое лицо все задрожало, маленькие глаза за припухшими веками будто провалились, сделались двумя дырьями.
От многолетней близости к Степи забродчане изрядно ополовечились. Стали черноволосыми и скуластыми. Здесь было в обычае приводить невест из орды, а бабы после каждого набега рожали узкоглазых детишек. Юрий по виду был чистый половец, только что говорил по-русски, да под рубахой виднелся шнур от креста.
– Да. И ныне идем разорить Улагай, – сказал Ингварь, изображая спокойную уверенность. – К полудню мой брат Борис с войском будут здесь, в Забродске.
Юрьев город, а верней сказать городец, стоял на крутом холме, окруженный крепкой стеной. Подниматься и спускаться по вьющейся вокруг склона дороге было долго и неудобно, но забродские, когда строили, об удобстве не думали. При их суровой жизни заботиться надо было только об обороне.
Каждый раз, идя на Русь, поганые следовали этой дорогой. Бывало, что и черниговские Ольговичи, собрав силу, шли воевать Степь – для Забродья это было немногим лучше. Потому здешние князья всегда присоединялись к нападающему: половцы идут – к половцам, русские – к русским. Лишь тем до сих пор кое-как и держались.
– Кто идет из других князей? – спросил Юрий, часто помигивая. – Велика ли рать?
– Только мы. – Ингварь растянул губы в улыбке, надеясь, что она получилась победительной. Врать не имело смысла – Юрий скоро сам увидит. – Но Борис дружину поставил наново, обучил рытарскому бою. Не устоит Тагыз. Мы его врасплох возьмем.
– Какому бою? – переспросил Юрий.
– Рытарскому. Так крестоносцы с сарацинами неверными бьются и поражений не знают.
Не помогла самодовольная улыбка, и уверенный тон не помог.
– Коли вы одни идете, не могу я вас через свои земли пустить. – Забродец замахал руками. – Мне потом за это орда всю отчину пожжет. И не думай, и не проси!
– Разве я тебя прошу? – еще шире ухмыльнулся Ингварь. – Борис уже по твоей земле идет. Часа через три будет под стенами. А у тебя в Забродске, я видел, только малая дружина. Прочие все на половецком рубеже. Соглашайся добром, иначе твой город пожжет не Тагыз, а мой брат. Нынче же.
Юрий ощерил желтые, кривые зубы.
– А ты-то? Ты-то, князь свиристельский, здесь! Если твои сунутся, тебе конец!
Пожав плечами, Ингварь сказал:
– Я теперь не князь. Борис вернулся, меня отставил. Тебе про то твои лазутчики, верно, уже донесли. – Он наклонился вперед, ухмылку убрал и заговорил проникновенно, доверительно. – Я ведь, Юрий, к тебе не грозиться приехал, а по-братски. Муж ты мудрый, рассуди сам. Пройти через Забродье ты нам помешать не можешь – только себе хуже сделаешь. Нас немного, победить Тагыза нам будет трудно. Если мы в Степи все поляжем, придется тебе – прав ты – перед половцами ответ держать: пошто пропустил? А теперь возьми и по-другому взгляни. Кому из князей от Тагыза больше всего горя? Тебе. А кому будет главная выгода, если Тагыза не станет? Опять тебе. Раньше ты по своей слабости о том и не мечтал. Но вместе, нежданным ударом, мы хана в Улагае голеньким возьмем! Не успеют курени ему подмогу прислать. Скажи, велика ль твоя дружина?
– Сорок конных, девяносто пеших, – тихо ответил забродский князь. Он слушал, сдвинув редкие брови, почти не дыша.
– Да нас двести сорок! Это же сила! У Тагыза в ставке всего сотня ланганов и в городке сколько-то беспанцырной черни. Вместе мы их сокрушим! Подумай, Юрий Глебович, как твоя отчина заживет, если половцы хвост подожмут. А сколько возьмем добычи! Ты слыхал, как богато Тагыз на Царьград сходил?
Долго еще Ингварь толковал с Юрием. Взывал к разуму, пугал Борисовым гневом, манил прибытками и выгодами.
В конце концов убедил. Правда и то, что деваться забродцам было некуда. Или к одному лагерю прибиться, или к другому. Половцы были далеко, а свиристельцы – у ворот.
Ударили по рукам. Сладились.
Вот теперь, с забродской дружиной, из похода, пожалуй, мог выйти прок. Если очень сильно повезет.
Дикое поле начиналось сразу за пограничной рекой Смертью, которая называлась этим страшным именем с незапамятных времен, когда еще никаких половцев не было и по
