Нищета. Часть вторая

покойного кюре, которую иногда отпускали к ней. Прибегая обратно в пещеру, пес бурно изъявлял свою преданность Кларе и всем Дарекам. Трактирщик Дидье, напуганный событиями в церковном доме, некрепко запирал дверь при первых же звуках вечернего благовеста. Плохо приходилось путникам, нуждавшимся в ночлеге после этого часа: Дидье воображал, что это блуждают духи Клода и Клотильды… Старый Дарек по- прежнему собирал при лунном свете целебные травы под дубами; два из них засохли от дряхлости. Деревенские старухи и новый аббат, вместе с церковным старостой и учителем, все еще пели по пятницам, в полночь, покаянные псалмы, завершая их заклятиями против бесов. Подумывали даже вторично осветить церковь; толковали, будто Клара похищена дьяволом…

Пока они делились новостями, собака вернулась обратно и, узнав Кервана, бросилась к нему. Словом, все друзья и члены семьи искренне радовались возвращению молодого человека. У Клары даже слезы выступили на глазах. На душе у нее было и хорошо и немного грустно. Где-то вдали запоздавший крестьянин напевал песню. Эта мелодия убаюкивала Клару еще в колыбели; слова эти она слышала и в ту ужасную ночь, когда дядя схоронил ее заживо:

В лугах за рекою
Нет больше цветов…
Кто бродит с косою
Под сенью дубов?

Ах, смерть это косит…
Нет лучше косца,
Что в жертву приносит
Цветы и сердца…

Ранним утром, оставшись незамеченным жителями Дубового поля, Керван уехал в Париж, поручив своим родным заботиться о молоденьких англичанках; в этом уютном уголке они чувствовали себя в полной безопасности.

В Париже, однако, юноша не нашел ни г-на Марселена, который мог бы оказать ему содействие в дальнейших розысках, ни г-жи Руссеран, которой он должен был передать письмо Анны. Затем он встретился с Лезорном… Вот как это произошло.

Потратив целый день на беготню по разным адресам, Керван узнал в конце концов, что Марселен умер, а г-жа Руссеран уехала с дочерью за границу. Все это было довольно неутешительно; однако юноша не пал духом. Чувствуя усталость, он зашел в трактир и спросил кружку пива. Какой-то неприятный на вид мужчина сел рядом и также заказал пива.

— Вы, видать, порядком утомились, — заметил он.

— Так оно и есть, — ответил Керван, — я издалека.

— Но все-таки бьюсь об заклад, что я приехал из более дальних мест.

— Откуда же? — спросил Керван, больше из вежливости, не испытывая особой охоты говорить с этим человеком.

— Из Новой Каледонии.

— Вы, вероятно, побывали в ссылке?

— Совершенно верно.

— Не знавали ли вы там некоего Бродара.

— Это я и есть.

— Вы — Жак Бродар?

— Он самый.

Керван предпочел бы, чтобы это имя носил кто-нибудь другой: ему не понравился незнакомец. Но ведь не всегда можно судить по внешности. И он продолжал расспрашивать:

— Позвольте узнать: у вас есть дети?

— Да, сын и три дочери.

— Старшую зовут Анжелой?

— Совершенно верно. А сына — Огюстом.

— Значит, вы — тот самый. Наконец-то мне повезло!

— Разве вы меня искали?

— Да, мне поручили найти вашу семью, чтобы госпожа Руссеран могла позаботиться о ней.

— Но ведь моего сына обвиняли в убийстве ее мужа… К тому же она с дочерью уехала за границу, куда именно — неизвестно.

— Да, мне так и сказали. А где сейчас ваша Анжела?

— Увы, не знаю, она исчезла вместе с сестрами. Понятия не имею, что с ними сталось.

И Лезорн сделал вид, будто утирает слезу.

— Так Огюст все еще в тюрьме?

— Он там сидел; но когда его уже совсем собрались замарьяжитъ ему удалось смыться.

Не понимая, Керван удивленно уставился на собеседника. Тот спохватился, что дал маху. «Ну и пентюх же я, — подумал он, — ведь этот простофиля не смыслит по-нашему!»

— Вам неясно? — спросил он. — Эти слова в ходу только в Париже.

— Ничего, я понял, — ответил Керван, сообразительный от природы. — Продолжайте! Вы хотели сказать, что ваш сын теперь на свободе?

— Вот именно.

— Значит, он был оправдан?

— На этот раз не угадали. Его силой освободили товарищи по шайке.

— Замечательно!

— Но теперь их самих засадили, как соучастников моего сына, а где он — неизвестно. Его долго разыскивали; портрет Огюста был вывешен на всех вокзалах.

— Быть может, с ним стряслась беда; иначе он сам бы явился в суд, узнай, что его друзья арестованы.

— Зачем? Какую пользу это принесло бы ему?

Вопрос покоробил Кервана.

— Впрочем, — добавил Лезорн, — он, вероятно, забрался куда-нибудь в глушь и поэтому ни о чем не слыхал.

— Да, уж если он даже вам не сообщил о себе, значит, ему что-то помешало.

— Без сомнения.

— И вы не знаете, у кого он мог найти убежище?

Лезорн подвергался форменному допросу…

— Он бывал в одном доме, но сейчас его там нечего искать: именно оттуда он и бежал, когда его хотели вторично арестовать. Там жили две женщины; они торговали птичьим кормом, цветами и еще чем- то.

— А после этого вы бывали у них?

— Только раз. Их тоже задержали, потом отпустили; в конце концов они исчезли. На берегу Сены нашли косынку и чепец, по-видимому принадлежавшие им.

«Косынка могла развязаться при быстрой ходьбе, — подумал Керван. — Но почему развязался и чепец? Тут что-то не так!» Его ум, не тронутый цивилизацией, чуял какую-то драму за россказнями того, кого он принимал за Бродара. Юноше пришло в голову, что он мог бы распутать это темное дело. В его руки случайно попал ключ; оставалось найти замочную скважину.

Новый знакомый производил странное впечатление. Керван испытывал инстинктивное недоверие к нему, хотя затруднялся определить, чем оно вызвано.