Нищета. Часть вторая

везде нужно платить вперед. Вот несколько семей сообща и сняли этот участок, а потом сами построили себе жилье.

— Но ведь все вы тут заболеете!

— Ничего не поделаешь, сударь. Нам больше негде жить: нас, ребят, слишком много.

Они подошли к Эдит, лежащей на тощем соломенном тюфячке. Рядом на столике были приготовлены листок чистой бумаги и склянка чернил. Врач положил руку на лоб Эдит, которая, казалось, крепко спала.

— Где ее мать?

— На работе, сударь.

— Когда она вернется?

— К вечеру.

— Как зовут девочку?

— Эдит Давид.

— Сколько ей лет?

— Шесть, сударь.

Врач записал все эти сведения в свою книжку.

— Достаточно. Не позволяй никому сюда входить, пусть твоя подружка спит! — сказал он и, выйдя, захлопнул дверь.

— Как, разве вы не пропишете ей лекарства?

— Бесполезно. За нею сейчас приедут.

Дети столпились поодаль, глядя, как Элиза разговаривает с доктором. Эта умница присматривала за малышами всего двора, пестовала их.

Когда врач ушел, она, очень обеспокоенная, заглянула в комнату. Эдит все еще спала; ее ручонка безжизненно свешивалась и была холодна, а личико — испещрено фиолетовыми пятнами. Элиза позвала ее, но Эдит не шевельнулась.

— Она умерла! — догадалась Элиза. — Умерла, как в прошлом году умер мой братик…

И девочка печально вздохнула.

Доктор вернулся; с ним был санитарный инспектор. Он осмотрел умершую и сказал:

— Еще одна смерть от тифа… Надо немедленно увезти тело!

— Ты здесь? — сердито кинул врач плакавшей Элизе. — Я же тебе запретил входить сюда!

Они составили акт о необходимости срочно выселить всех жителей поселка Крумир и произвести дезинфекцию.

— Тиф! — повторяли они взволнованно и не заметили, как ветер унес оставленный ими акт.

— Тиф! — повторил про себя и Лезорн, слышавший от слова до слова все, что говорилось во дворе.

Через несколько часов двое могильщиков поспешно унесли тело Эдит, чтобы похоронить за казенный счет. К этому времени пришла домой одна из женщин; она была чужой для Эдит, но проводила девочку на кладбище, где ее зарыли в общей могиле. Можно себе представить, как убивалась несчастная мать, вернувшись! Ей и в голову не приходило, что бедняжка умирает… Уж она ли не трудилась целыми днями, чтобы вырастить дочурку? И вот Эдит уже схоронили… Рыдания осиротевшей женщины не смолкали.

На другой день заболела Элиза, а через дне недели от всех детей, резвившихся на зловонном дворе, осталось лишь трое. Врачи думали, что акт об оздоровлении (то есть уничтожении) поселка отправлен куда следует, и считали свой долг выполненным. Собака выла день и ночь; это раздражало Лезорна.

Бандит сбрил бороду, но оставил усы, подкрутив их на манер Баденге; это изменило его физиономию до неузнаваемости. Целый день он размышлял, как бы достать необходимые документы, но, ничего не придумав, решил покамест обойтись без них. У него было два пути к спасению: либо бежать за границу (но его могли задержать на любом вокзале), либо завести в Париже лавчонку и избежать таким образом преследований, оставаясь под самым носом полиции и правосудия.

Лезорн провел этот день так же, как и накануне. Выходить он боялся и рано лег спать, слушая, что говорят соседи. На этот раз голоса раздавались с обеих сторон. Справа беседовали те же парни, что и вчера; слева занимались нелегкой в таком месте работой — затыкали все щели.

— Странные люди, — недоумевал Лезорн, — на черта им это надо? Боятся озябнуть, что ли?

Он попытался заглянуть в щелку, но за перегородкой было темно.

Справа разговаривали вполголоса (часто такой разговор слышен лучше, чем громкий). Лезорн затаился, словно мышь, так что соседи не подозревали о его присутствии.

— Как это тебе удалось удрать от рыжих?

— Со мной была моя маруха, хитрая бестия; она стала болтать с ними и отвлекла их внимание. Они отвернулись, а я тем временем натянул шкары (штаны), схватил свои скороходы (башмаки) и дал стрекача.

— И они тебя не застукали?

— Нет, моя маруха обнимала их граблями (руками) за шею. Правда, у парадной двери стояло еще двое, но я уже успел напялить скороходы, и мне даже ответили на поклон.

— Что же ты теперь собираешься делать?

— Выслеживать этого Бродара.

— Давай вместе! Если сцапаешь его, чур, награду пополам! Идет? Шансов будет вдвое больше.

Лезорн вздрогнул.

* * *

Слева тоже говорили вполголоса:

— Ну, вот и загорелось!

— Да, но пока угара нет. Я чувствую себя не хуже, чем всегда. И даже есть хочется. Вот бы зажарить селедку! Может, сойдем вниз и пообедаем напоследок?

— Не стоит! Сейчас мы распрощаемся с жизнью. Ну и тяжела же она! Словно несешь на плечах весь земной шар.

— Подумать только, что мы теперь всегда будем вместе… Мы заснем навеки.

— А во сне не страшны ни голод, ни холод.

— И, главное, не чувствуешь унижения, когда люди, у которых просишь работу, оглядывают твои лохмотья и цедят сквозь зубы: «Для вас ничего нет. Мы нанимаем только тех, кто прилично одет».

— А если работы не нашел — тебя задерживают как бродягу и говорят, обыскивая в участке: «Вы молоды, стыдно бить баклуши!»

— А погода-то нынче славная… Я бы охотно погуляла в воскресенье за городом.

— Эх, какими молодыми мы умираем!

— Вот чудак! Рано или поздно — все там будем. Лучше развязаться с жизнью. Слава богу, начинать ее сызнова не придется.

Оба расхохотались. Их смех звучал так свежо, так молодо…

В каморке Лезорна сильно запахло угаром; от отворил окошко. Его беспокоило лишь одно: если обнаружат, что происходит в соседней комнате, то и ему не укрыться от нескромных глаз. Смерть соседей нимало его не трогала, и он хладнокровно выжидал конца.

— Что это они там жарят? — воскликнули справа. — Ужасно смердит!

Но внимание говорившего отвлек приход еще одного парня. Он вошел как к себе домой; видно, это был свой человек.

— Эй, ребята, потеснитесь-ка немного, я у вас переночую! — сказал пришедший.

— Ладно. Что это ты пыхтишь, как загнанная лошадь?

— Охотился.

— За кем?

— За человеком, понятно! Какая еще может быть дичь в Париже? Бродара схватили наконец.

Лезорн вздрогнул.

— Значит, нам его не видать, как своих ушей.

— Что верно, то верно.