— Мартой звали нашу покойную сестру, — объяснил другой.
— Мы похоронили ее в большом каменном гробу, — добавил младший. — Здесь очень много пустых гробов. Мы положили туда Марту — в самый большой из них. У нее тут была самая лучшая пещера; сейчас мы вам покажем.
Они проводили Клару в склеп, где находились кровать, старый стол и полки с книгами. Маленькие бродяги, оказывается, были грамотными; они здесь учились.
— Мы пока уйдем, а вы переоденьтесь, — сказал старший, поставив лампу на стол. — Вон в том ящике — платья Марты. Потом мы принесем вам, чем подкрепиться.
Кларе стоило больших усилий скинуть с себя мокрое платье и поднять доски, закрывавшие ящик с одеждой. Этот длинный каменный ящик, с одного конца шире, с другого — уже, был не чем иным, как древнеримским саркофагом. В таком же гробу спасители Клары похоронили свою сестру. Стены склепа были украшены медалями, найденными в гробницах, где они лежали вперемежку с костями.
Один из мальчуганов спросил, переоделась ли Клара, и, получив утвердительный ответ, принес чашку с похлебкой. Чашка была на редкость красива; похлебка оказалась не бог весть какой вкусной, но зато горячей. Сменив промокшее платье на сухое и поев, Клара несколько оправилась. Она чувствовала себя в безопасности.
— Когда вы отдохнете, — сказал другой, — мы покажем вам нашу купальню. Через подземелье протекает рукав Бьевры, и мы приспособили один гроб под ванну. Словом, у нас есть термы[21], как у Цезаря!
Эти маленькие бродяги знали историю и обставляли свое жилье предметами, найденными в саркофагах. Конечно, служивший ванной каменный гроб, через который протекала вода Бьевры, был ничуть не хуже знаменитой серебряной ванны!
Мешок с ветошью, лежавший на кровати, вполне заменял матрац; лоскутное одеяло и старая простыня отличались безукоризненной чистотой!
— Холодно вам не будет! — сказали подростки, уходя.
Оставшись одна, Клара бросилась на кровать и впервые за много дней уснула безмятежным сном.
Когда она открыла глаза, было уже довольно поздно. Мальчики не раз подходили к ложу своей гостьи, тревожась, не заболела ли она, но ее ровное дыхание их успокоило.
Прежде всего Клара поблагодарила своих спасителей.
— Мы очень рады, что смогли помочь вам, — ответил старший. — Ведь нам впервые удалось проявить гостеприимство.
Все четверо подошли к ее постели. Самый высокий был смугл, черноволос и худ; он казался значительно старше своих шестнадцати лет. Второй походил на него. Оба, видимо, уже изведали, что такое борьба за существование. Лица младших мальчуганов были еще по-детски беззаботны; они жили сегодняшним днем, не тревожась о завтрашнем. Беспокоиться о нем было делом старших.
Клара не знала, каких трудов стоило этим несчастным сиротам вести честную жизнь в Париже, безжалостном к тем, кто покинут на произвол судьбы.
— Не правда ли, вас удивляет, что мы живем здесь?
— Нет, почему же? — сказала Клара, которую уже ничто не могло удивить.
— Ведь все люди находятся там, наверху, в Париже живых, и только мы — в Париже мертвых. Видите ли, чтобы платить за квартиру и прокормиться всем четверым, нужно много работать, а работу находит не всякий. На улице ночевать не разрешается: полиция задержала бы нас, суд осудил бы, и потом всю жизнь нам в лицо бросали бы: «Эй вы, бродяги!» Зарабатывая восемь-десять су в день, мы с сестрой не в состоянии были содержать такую семью — ведь нас было тогда пятеро. Вот мы и решили: пока малыши не начнут нам помогать, зароемся в землю, как кроты, поищем подходящую нору. И мы нашли ее… Недурная норка, правда? Мы живем здесь уже пять лет. Мои братишки были тогда совсем маленькими.
— Бедняжки! — воскликнула Клара.
— О, малыши не терпели лишений; только нам, старшим, пришлось нелегко. Вот как все произошло: отец наш был оружейником, но во время войны с пруссаками он потерял правую руку и уже не работал, а только торговал оружием. В дни Коммуны он сидел дома: где уж однорукому сражаться? В мае пришли версальцы. Они осмотрели ружья и объявили, что от них явственно пахнет порохом; значит, ружьями пользовались и, стало быть, отец участвовал в боях. Его расстреляли на пороге дома. Один из версальцев, сжалившись, добил отца. Заметив, что у него нет руки, и поняв, что калека не мог биться на баррикадах, он сказал остальным: «Хватит, пойдемте, я устал убивать!»
Я схватил ружье и выстрелил в солдат. Они хотели было прикончить и меня, но тот, что сказал: «Хватит!» — отговорил их и увел. Они унесли все оружие из лавки, у нас ничего не осталось. Малыши ревели в углу, мать и сестра пытались привести отца в чувство: мы не могли поверить, что он умер. Из его ран потоком лилась кровь, и эта кровь до сих пор у меня перед глазами. Мне тоже казалось, что он еще жив. С той поря я мечтаю, чтобы и моя кровь брызнула в лицо убийцам отца.
Потом пришли другие солдаты; они хотели расправиться с матерью. Раз ее мужа расстреляли, говорили они, значит и она преступница. Но один из них, маленький и смуглый, сказал: «Неужели вы не видите, что вас превратили в палачей, звери вы этакие! Вас используют как собак, загоняющих скот на бойню!» Остальные пригрозили ему, но он молвил: «Суньтесь только, мясники!» Они ушли… У солдат был южный акцент; мне очень хотелось бы снова встретить этого парня.
На другой день, после того как тело отца бросили в общую могилу, мы перебрались в другой квартал. Я, Андре и Марта шли впереди; мать вела младших братишек за руки. Наша бедная Марта была похожа на вас: такая же высокая, стройная, черноглазая…
Мать пыталась заняться продажей старого платья. Но все знали, что отец расстрелян, и никто не хотел у нас покупать. Пустили слух, будто эти тряпки — краденые… Когда мать начала торговать жареным картофелем, стали говорить, что он — из подвалов Лувра… В конце концов мать умерла от горя и нужды. Мы с Мартой пытались найти работу; но страх после событий семьдесят первого года был еще очень силен, и нам отвечали: «Идите искать работу в Новой Каледонии, маленькие поджигатели!» Тогда мы и приняли свое решение. Мы не хотели, чтобы нас посадили в тюрьму, как бродяг, а платить за квартиру нам было нечем. Вот мы и отыскали себе нору и живем в ней как нельзя лучше.
Младшие мальчуганы внимательно слушали рассказ брата, уже давно ставшего главой всей семьи. Он продолжал:
— Жильем мы, как видите, обеспечены; что касается одежды, то нам до сих пор хватает вещей из маминой лавки. На пропитание мы добываем ловлей рыбы в Бьевре; часть улова продаем с помощью одной доброй женщины, торговки птичьим кормом. Она говорит, будто зарабатывает на этом, но на самом деле лишь берет у нас время от времени рыбку-другую для своей собаки. Если бы Марта не умерла, мы были бы счастливы. Но трудно привыкнуть к тому, что ее с нами нет…
— Однако нельзя же вам все время тут жить! — заметила Клара.
— А мы и не собираемся. Когда малыши подрастут и смогут работать, мы отсюда уйдем. И не думайте, что здесь они не получают образования. О нет!
Клара удивлялась все больше и больше.
— После смерти отца, когда начались наши беды, Марта решила стать учительницей. Она занималась со мною и Андре, а теперь мы сами по мере сил учим малышей. Случается, что мы покупаем книги, и наша библиотека растет. Таким образом, наши знания почти не отличаются от тех, какими обладают мальчики в нашем возрасте.
Этот юноша, лишь недавно вышедший из отроческих лет, говорил просто, лицо его дышало энергией. Широкий лоб, который летом загорал от зноя и снова бледнел зимой, свидетельствовал о непреклонной решимости; черные глаза, уже погрустневшие, ярко блестели.
Польщенная доверием мальчиков, Клара поведала им о своих злоключениях, но так, чтобы понять ее мог только старший. Ей казалось, что у него более богатый жизненный опыт, чем у нее. В этом не было ничего удивительного: ведь Клара воспитывалась в монастыре.
— Что же вы собираетесь делать? — спросил он.
— Как можно скорее вернуться к дяде и все ему рассказать, чтобы он сообщил об этом судебным властям.
