ворчание Тото поминутно напоминало о близости соглядатаев.
Письма из Сент-Этьена по-прежнему подшивались к делу. Старушка и девушка ничего не знали о них, пока г-ну N., который вел следствие, не вздумалось пропустить одно из писем, столь же безобидное по своему содержанию, как и остальные послания родственника из Сент-Этьена.
Вот что оно гласило:
«Сент-Этьен, 28 мая 187… года.
Все мы беспокоимся, ничего не получая от вас. Несмотря на то что мы отправили вам несколько писем, ответа на них нет. Я тяжело болел, но теперь все пошло на лад. Целуем вас.
Тетушка Грегуар и Клара чуть с ума не сошли от радости, получив это письмо. Потом их начали одолевать тревожные мысли. Стало быть, Карадеки до сих пор ничего не слыхали? Разве в Сент-Этьене не читают газет? Но как подать о себе весть?
Торговка птичьим кормом не лишена была хитрости и долго размышляла, как бы ответить покороче и обмануть «черный кабинет»[48]. Ей удалось добиться своего, ибо это старорежимное учреждение, подобно другим, пришло в упадок. Вот что сообщила старушка:
«Париж, 30 мая 187… года.
Я получила наконец первое письмо от вас. До сих пор вы молчали, поэтому я вам не писала. Через несколько дней напишу подробнее. Я тоже прихварываю. Целую вас всех.
«„Черный кабинет“ пропустит это письмо в надежде узнать, что я напишу в другом, более подробном, — рассуждала она. — А Бродар, который, очевидно, не знает о том, что случилось, будет осторожен и не напишет лишнего».
Через несколько дней Клара Буссони, по-прежнему торговавшая с помощью Тото цветами и птичьим кормом, увидела на улице оборванного мальчишку, проворного и живого как белка. Подбежав к ней на глазах у шпиков, которым уже надоело следить за цветочницей, он словно невзначай споткнулся и упал, опрокинув ее корзинку. Когда она помогала ему подняться, мальчишка незаметно сунул ей в руку клочок бумаги и кинулся прочь.
Клара решила развернуть записку лишь после того, как тетушка Грегуар прислонилась спиной к замочной скважине — ведь к отверстию мог прильнуть глаз сыщика. Вот что они прочитали:
«Я спасен. Напишите мне, что у вас нового, и пусть ваш друг Жан незаметно передаст ответ старику, который придет на кухню гостиницы узнать, нет ли костей».
Итак, Огюсту на короткое время повезло. Что касается художников — Трусбана и Лаперсона, а также негра, то их след был потерян. Они отправились в кругосветное путешествие с одним англичанином, чтобы написать для него серию пейзажей. Полиция просчиталась, думая, что друзей легко будет найти.
Лакея, уже давно томившегося в одиночном заключении, вызвали на допрос к г-ну N. Бедняга лишился последних остатков разума, но следователь, убежденный, что все это — искусное притворство, заявил:
— Обвиняемый, если вы по-прежнему будете настаивать на своей гнусной лжи, мне придется все занести в протокол!
Несчастный глупо засмеялся. Это взорвало чиновника.
— Напрасно вы думаете выйти сухим из воды, прикидываясь сумасшедшим. Вам не удастся одурачить меня!
Лакей ровно ничего не понимал, но эти слова привели его в такую ярость, что пришлось надеть на него смирительную рубаху и привязать к койке ремнями. Даже кормить его удавалось лишь насильно. Г-н N. ежедневно его навещал, но не мог добиться никакого ответа на свои вопросы. Стоило следователю появиться в дверях камеры, как у несчастного начинались судороги.
Один из тюремных надзирателей, большой любитель подшутить, распространил слух, будто обвиняемого еще до ареста укусила бешеная собака. Г-н N. слыхал, что бацилла водобоязни действует не сразу после укуса, и велел сменить ремни на цепи, которые узник не мог бы перегрызть. Теперь бедняга не в состоянии был даже пошевельнуться.
В промежутках между допросами этого главного обвиняемого (чья виновность казалась тем очевиднее, чем упрямее он притворялся помешанным) г-н N. допрашивал остальных. Но Шифар, Рене (он же Фанфрелюш) и Туанета (она же Муслина) отвечали на вопросы чрезвычайно уклончиво.
Среди задержанных при облаве оказались и две женщины, которых мы видели с тюрьме Сен-Лазар: толстая эльзаска Катерина и Волчица. Г-н N. давно знал обеих и понимал, что от них ничего не выведать: эльзаска была слишком глупа, а Волчица — слишком скрытна. Поэтому все надежды он возлагал на юнцов. Но ни ветреный Фанфрелюш, ни долговязый Шифар, ни дерзкая красотка Муслина не хотели сообщать интересовавшие его подробности. Зато они упрямо распространялись о том, о чем их никто не спрашивал, и приводили следователя в негодование. У них хватало мужества насмешливым тоном рассказывать о своей плачевной жизни бродяг. Судьи не обращают внимания на эти мелочи; но та грязь, в которой они топят отверженных, оставляет следы и на их лицах.
— Почему вы занимались воровством? — спросил Муслину г-н N.
— Господи, да потому, что мне хотелось есть, сударь, а продаваться то одному, то другому опротивело. А ведь чтобы жить, надо что-то делать…
— Так почему же вы не работали?
— А кто бы меня нанял? Чтобы получить работу, нужно быть очень ловкой.
— Где вы ночевали?
— Повсюду.
— Как это так — повсюду?
— Ну да, в старых укреплениях, в обжигательных печах, в строящихся домах, а летом, пока не холодно, — под железнодорожными мостами или на кладбищах под деревьями. Один раз — даже в церкви.
— Как это в церкви?
— Я спряталась в исповедальне. Когда все ушли, я вылезла и хотела было устроиться спать на алтаре, но испугалась. Представьте себе: едва пробило полночь, открылась потайная дверь и вошел кюре с нарядно одетой дамой…
— Я вас об этом не спрашиваю! Если вы вздумаете выступать с подобной клеветой на суде, вам не поздоровится!
— Почему, сударь?
— Молчать! Какого вы вероисповедания?
— Не знаю, сударь.
— Причащались ли вы когда-нибудь?
— Не помню, сударь.
— Вы злоупотребляете моей добротой! Суд определит, какого наказания вы заслуживаете.
— Как вам будет угодно, сударь.
Следователь был вне себя от злости. Допрос Шифара привел его в еще большее раздражение.
— Обвиняемый, где вы познакомились с Огюстом Бродаром?
— Я его не знаю. Это — председатель Судебной палаты?
— Молчать! Чем вы занимаетесь?
— Вы же велели мне молчать, сударь!
— Не шутите с правосудием!
