— мне помогал граф Гектор де Мериа, который намеревался завладеть рукописью, принадлежавшей названному выше г. Леон-Полю.
Настоящее показание добровольно подписано мною в присутствии свидетелей, видевших, как меня уличили в вышеупомянутой краже. Предоставляю г. Леон-Полю право использовать против меня это показание, если я стану вредить кому бы то ни было. Обязуюсь впредь этого не делать и обещаю приложить все усилия, дабы вернуться к честной жизни».
Николя поставил дату и подпись. Несмотря на присущий ему цинизм, сыщика прошиб пот.
— Нате, — сказал Сен-Сирг, — вот вознаграждение за невольно оказанную услугу. Это поможет вам сдержать обещание и стать честным человеком.
И он протянул жулику несколько кредиток.
Скрепив его показание своею рукою, богач передал перо слугам, и они также подписали документ, между тем как Николя, пересчитав полученные деньги, с явным удовольствием прятал их в бумажник. Все- таки его попытка принять участие в охоте за миллионами принесла кое-какие плоды…
Сен-Сирг протянул перо графу де Мериа.
— Ваша очередь, — сухо сказал он.
— Как! — воскликнул Гектор. — Вы хотите, чтобы я это подписал? Никогда, милостивый государь, ни-ког-да! Донесите на меня, своего ближайшего родственника, бросьте меня в тюрьму: я оправдаюсь перед судом или же пущу себе пулю в лоб, но никогда в жизни вы не добьетесь, чтобы я подписал свой собственный приговор!
Бланш, еле живая, сраженная стыдом, как молнией, сидела неподвижно, словно превратилась в статую. Её лицо было искажено.
Наконец, сжалившись, старик дал слугам и сыщику знак, что они могут идти. Леон-Поль отпер дверь. Гектор, опередив остальных, бросился к выходу.
Выйдя на улицу, граф обернулся и увидел Николя. Едва сдержав ругательство, он отправился с сыщиком восвояси.
LII. Крокодиловы слезы
Сен-Сирг и Леон-Поль молча, с тяжелым сердцем смотрели на красавицу, подавленную позором и отчаянием. Сообщники покинули Бланш, немало не заботясь о том, как поступит с нею старый кузен, ее судья. Без сомнения, вина ее была велика; но в сердце мужчины, и особенно мужчины любившего, всегда таится сострадание к женщине, какою бы та ни оказалась.
— Если позволите, — сказал учитель, — я провожу эту злополучную особу домой. Мошенники ее безжалостно бросили. Смотрите, господин Сен-Сирг, как она бледна! Должно быть, на душе у нее кошки скребут.
Мадемуазель де Мериа была действительно белее мела. Неподвижность ее походила на каталепсию; лицо напоминало маску. Казалось, что она ничего не слышит, ничего не видит.
— Несчастная! Несчастная! — промолвил старик как бы про себя. — Почему она в самом деле не такова, какою хотела прослыть? Я бы охотно полюбил ее, удочерил, завещал бы ей все свое состояние в надежде, что она осуществит мои мечты, поможет облагодетельствовать моих обездоленных братьев… Но для выполнения этих замыслов необходимо обладать умом и любовью, свойственными возвышенной душе… Где я найду человека с такой душой? Где?
— Ба! — возразил учитель. — Такие люди есть, их даже больше, чем вы думаете. Надо только поискать.
Бланш по-прежнему не шевелилась. Мужчины продолжали смотреть на нее. Ее застывшая поза начинала их беспокоить. Вдруг интриганка вскочила и упала на колени перед стариком.
— Сжальтесь! Пощадите! Пощадите! — вскричала она. — Не отталкивайте меня, выслушайте! Я чувствую всю низость своего поступка… Ваше презрение жжет мое сердце, как раскаленное железо!..
Серн-Сирг пытался ее поднять, но она обхватила его колени:
— Нет, нет, дайте мне говорить у ваших ног, я заслужила это унижение! О, если бы вы знали, как я страдаю и сколько уже выстрадала, вы, может быть, сжалились бы надо мной! Даже не прощая меня, вы бы поняли по крайней мере, что из-за дурного воспитания, одиночества, эгоизма окружающих моя душа осталась в потемках…
Ободренная молчанием слушателей, Бланш продолжала:
— От природы я не зла, но честолюбива; брат промотал мое приданое и обрек меня на бедность, прозябание, зависимость и базбрачие. Я его простила и даже стала трудиться, дабы помочь ему сохранить положение в обществе. Я вынуждена была жить у чужих, равнодушных людей, воспитывать чужого ребенка, хотя мечтала, как и всякая женщина, сделаться матерью…
Она медленно поднялась. Ее стройность и изящество бросались в глаза. Да, из нее могла бы выйти прекрасная супруга, гордость мужа и почтенная мать семейства. Такая мысль возникла у Сен-Сирга. Он подумал, что, возможно, и впрямь влияние дурных людей, роковое стечение обстоятельств помешали Бланш выполнить свой благородный долг. И сердце старика смягчилось.
Чувствуя, что чаша весов склоняется на ее сторону, гувернантка добавила:
— Но хотя брат прокутил все, что у меня было, и принудил меня к самому ужасному одиночеству, к одиночеству душевному, разве я когда-нибудь упрекала его за то, что мне пришлось пожертвовать ради него собственным счастьем? Ведь я его люблю, несмотря на все недостатки… И если я вступила на пагубную стезю, которая привела меня сюда, то это из-за него…
Бланш умолкла, задыхаясь от волнения; затем тихо спросила:
— Неужели так поступают бессердечные женщины, чуждые высоким человеческим чувствам?
Поскольку слушатели все еще молчали, она ответила сама:
— Нет, не правда ли? Я все-таки по-женски добра и питаю к брату материнскую нежность… Говорю это вам, господин Сен-Сирг, а также и вам, господин Леон-Поль, чтобы хоть сколько-нибудь умерить ваше презрение: для меня оно горше самого горького яда…
Богач и бывший учитель не знали, как себя держать и чем ответить на этот порыв, эту скорбь, это неожиданное раскаяние. Прекрасная грешница была уже не так бледна; участливый взгляд Сен-Сирга сулил надежду. И м-ль де Мериа заговорила вновь:
— Вы только что выразили сожаление, что я не такая, какою хотела казаться… Но, право, я не лицемерна, хотя и дала вам повод так думать.
— Что вы хотите этим сказать? — спросил Сен-Сирг. — Попытайтесь оправдаться в моих, глазах.
— О, это — мое самое заветное желание! Выслушайте! Сюжет разыгранной нами комедии был подсказан не воображением, а сердцем. Приписанные мне самозваным д'Эспайяком чувства, столь понравившиеся вам, не выдуманы: просто у меня не было возможности найти им применение.
— Будто бы? — недоверчиво протянул Леон-Поль.
— Вы не верите… Увы, я не вправе обижаться. Но ведь фантазия отражает то, что у нас в душе; не так ли, господин Сен-Сирг?
— Возможно.
— Мой вымысел стал бы реальностью, если бы я встретила настоящего д’Эспайяка…
— Хотелось бы верить.
— Но этого, к сожалению, не случилось, и мне оставалось лишь одно — мечтать. Мой ум старался дать пищу сердцу…
Устремив на Сен-Сирга большие, бархатисто-черные глаза, Бланш ожидала, что ее слова произведут должный эффект. Но старик почувствовал фальшь в ее взгляде.
— Надеюсь, мадемуазель, вам удастся осуществить свои благородные мечты менее предосудительным способом, — сухо сказал миллионер, не позволяя сочувствию закрасться в сердце. Он боялся чар этой сирены, мало-помалу начинавших действовать на него. — Можете идти, — прибавил он. — Господин Леон-Поль проводит вас. Через несколько дней вы узнаете о моем решении. Я отношусь к вам
