отнюдь не враждебно, но мне надо поразмыслить обо всем, что произошло. Меня глубоко возмущает подлец, оказавший вам содействие; однако, повторяю, я не испытываю к вам неприязни. Идите, мой друг, — обратился он к Леон-Полю. — Проводите мадемуазель и возвращайтесь поскорее; нам нужно о многом переговорить.
Гувернантка, рыдая, повторяла сквозь слезы:
— Сжальтесь, сжальтесь! Я не умею защитить себя и сама не знаю, что говорю, я слишком взволнована… Пощадите меня!
Она надела шляпку, опустила вуаль и послушно последовала за учителем. Весь ее вид свидетельствовал о глубоком отчаянии: она шла, низко опустив голову, сгорбившись, пошатываясь, и нервными движениями, дрожа как в лихорадке, запахивала на себе мантилью.
Леон-Поль находил, что Сен-Сирг отнесся к Бланш чересчур сурово. Ко всякому грешнику следовало проявлять сострадание. В том, что говорила эта несчастная, была доля истины, хотя все это, разумеется, довольно-таки темное дело… Короче говоря, бывший учитель испытал некоторое волнение, когда заплаканная красавица оперлась на его руку. Что делать? У каждого — свои слабости… Слабости Леон-Поля были свойственны всем чувствительным натурам. Будучи чистосердечным, он легко поддавался первому впечатлению; ум его был слишком занят большим, чтобы обращать внимание на малое. К тому же он обладал недостатком, присущим всем людям, и дурным, и хорошим: он судил о других по себе. Зная людскую низость, сам жестоко от нее пострадав, учитель все же допускал возможность торжества добродетели и верил, что род человеческий способен к совершенствованию…
— Куда вас отвезти? — спросил он у Бланш, садясь с нею в фиакр.
Она назвала адрес Руссеранов: бульвар Пор-Рояль, номер…
Леон-Поль весьма удивился, узнав, что прекрасная интриганка — воспитательница маленькой Валери. Впрочем, он вспомнил, что миллионер расспрашивал его о Бланш при встрече у решетки особняка.
Итак, м-ль де Мериа, с тоской в душе отказавшись от честолюбивых замыслов, возвращалась к Руссеранам. Как не обидно, но это — все, что у нее осталось на худой конец. Положительно, ей никогда не удастся разорвать цепь, приковавшую ее к этой семье! Поза Бланш выражала безутешное отчаяние; забившись в угол экипажа, она плакала навзрыд, исторгая целые потоки слез; от этого ей стало легче. Мало-помалу она успокоилась и попросила остановиться на углу улицы Фейянтинок, сказав, что хочет прогуляться пешком, дабы прийти в себя: нельзя же в таком виде явиться к хозяевам (она подчеркнула эти слова). Ведь лицо ее говорило о пережитых волнениях, глаза распухли… Она вернется к Руссеранам немного позже. Прощаясь, Бланш поблагодарила учителя за участие и заботу. Да, она сразу почувствовала, что он относится к ней с состраданием. Леон-Поль жалеет ее, она в этом уверена. Она угадала в нем доброго человека, мыслящего иначе, чем другие. О, если б на ее пути раньше встретился возвышенный ум и взялся руководить ею!
Смущенный учитель не стал провожать ее дальше и вернулся к Сен-Сиргу.
Оставшись одна, м-ль де Мериа вытерла глаза и повернула на улицу Рютто, которая в те времена была сплошь окаймлена садами. Цветущие ветки деревьев словно с любопытством выглядывали из-за высоких стен, наполняя благоуханием уединенный, похожий на монастырскую аллею уголок, примыкающий к Почтовой улице. Гувернантка шла медленно, все еще взволнованная и обескураженная неудачей. Но ветерок, доносивший дыхание весны, освежил ее и постепенно успокоил расстроенные нервы. Она вновь овладела собою и могла спокойно обдумать создавшееся положение. Нужно сделать печальный вывод: игра ею проиграна. Но этого нельзя сказать про Общество Иисуса. От него ей еще могла перепасть немалая толика огромного богатства, за которым они вместе погнались.
Конечно, преподобный Девис-Рот плохо повел дело. Разве пруссаку можно было его поручать? Немцы остаются болванами и в касках, и в рясах… Бланш подумала, что если бы ей предоставили действовать одной, по вдохновению, все обернулось бы иначе. Разве требовалось прочесть рукопись «Ошибки», чтобы понять характер Сен-Сирга? Достаточно было знать, что он — утопист. Все эти фантазеры похожи друг на друга; у них одни и те же слабости, и практичные люди без труда могут поймать этих легковеров на удочку. Какая досада! Все кончилось бы благополучно, если бы не эта совершенно бесполезная рукопись. Чтобы завладеть ею, пришлось прибегнуть к насилию и противозаконным средствам. Теперь все придется начинать сызнова, но уже не ей, Бланш, а ее союзникам-иезуитам. К счастью, этот мерзавец Николя их не выдал.
У дверей Девис-Рота м-ль де Мериа столкнулась с Гектором и сыщиком. Что их привело сюда? Тоже инстинкт, или надежда встретиться с нею? Как бы то ни было, она не удивилась.
По всей видимости, они ее ждали. Граф был немного бледен, но успел уже прийти в себя; ничего в его внешности и осанке не выдавало позора, только что пережитого этим элегантным дворянином. Что касается сыщика, он остался таким же, как всегда; его нисколько не печалило, что их бесчестные поступки получили огласку. Совершая подлости, он чувствовал себя как рыба в воде. Всего важнее для него было, что люди, узнавшие его подноготную, не воспользовались этим ему во вред. Да, Николя сохранял спокойствие. Мало того, он выглядел довольным, как изобретатель, сделавший открытие, которое должно осчастливить человечество. С развязным жестом, непринужденно улыбаясь, он подошел к м-ль де Мериа.
— Прелестная, но злополучная сообщница, — промолвил он, пристально глядя на нее, — по- прежнему ли вам хочется унаследовать одно из самых больших состояний во Франции?
Бланш промолчала, презрительно взглянув на сыщика. Кража тысячефранкового билета казалась ей отвратительной, в то время как приобретение миллионов Сен-Сирга путем самого бесстыдного обмана ни капли не тяготило ее совести. Есть разные способы завладеть чужим добром… Недаром м-ль де Мериа была ученицей и возлюбленной дщерью отцов-иезуи-тов. Она отвергла средства, могущие привести на скамью подсудимых; все прочие, по ее мнению, были вполне допустимы. Она стыдилась лишь того, что задуманная ими афера с наследством не удалась. К тому же у нее была еще одна причина оправдывать самый наглый обман: ведь они с братом действительно были с миллионером в родстве, хоть и дальнем. Помешать старому безумцу употребить свои богатства на общественные нужды, поправить с помощью его капиталов дела их пришедшей в упадок знатной семьи — поступок богоугодный, вполне соответствующий священным традициям аристократии. Разве увековеченный в библии закон, освятив право старшинства, не предопределил, что один из сыновей наследует все, а другие — ничего? Словом, Бланш не испытывала никаких угрызений совести, а только досаду на своих сообщников, в особенности на Николя.
— Моя королева! — фамильярно продолжал мошенник, как будто угадав причину столь холодного приема. — Очаровательная моя королева, не отталкивайте вашего покорнейшего слугу, соблаговолите его выслушать!
Бланш жестом попросила сыщика замолчать.
— Понимаю, понимаю! Место для такого разговора выбрано неудачно. Но, поверьте, я не виноват, так же не виноват, как и вы. Я же объяснил графу, чем было вызвано это происшествие, навлекшее на меня вашу немилость.
— Перестаньте! — прервала она повелительным тоном. — Мне незачем снова выслушивать вашу исповедь; хватит с меня одного раза!
— Не сердитесь, любезная сподвижница! Повторяю: граф, мой друг, — он подчеркнул это слово, — знает истинные мотивы моего поведения. Когда наш милый Гектор расскажет вам об этих мотивах, то вы, я уверен, поймете меня, одобрите и вернете мне свою благосклонность в ожидании…
— В ожидании чего?
— В ожидании лучшего…
Бланш с пренебрежительной гримасой прошла мимо, собираясь постучать к Девис-Роту.
— Нет, нет, — с живостью возразил Николя, — нет, не теперь! — Он увлек брата и сестру за угол улицы Рютто и там продолжал разговор.
— Вы ответили мне весьма малообнадеживающим взглядом; но все равно, прекрасная дама, повторяю свой вопрос: хотите унаследовать одно из крупнейших во Франции состояний и выйти замуж за князя?
— За какого князя?
— Ну, за румынского или за какого-нибудь другого. Не беспокойтесь, их в нашей республике как собак недорезанных. Красота и миллионы притягивают этих типов, словно магнит — железо. Кроме того, ведь вы
